Перед утренней встречей с эльфочками Боба внимательно пролистал свой каталог по разделу “Западноевропейский натюрморт в коллекциях Государственного Эрмитажа” и пометил аккуратными галочками картины-претенденты. Чего, конечно, делать не полагалось, что являлось прямым нарушением обычая № 23 о назначении соответствующими Советами картины на кормление. Но Боба, как Основатель движения музейных эльфов, имел право на кое-какие новации в выборе источника питания, а как Председатель комитета по соблюдению вмененных обычаев мог предлагать к использованию новшества, которые, пройдя успешную проверку Лесного Совета, становились обязательными правилами жизни для всего сообщества эльфов.
План экскурсии был готов. Но начать он хотел со Снейдерса. Уж больно изобильны были его лавки — рыбная и мясная, овощная и фруктовая. Они просто ломились от указанных в названиях продуктов. Боба неоднократно отмечал, что у его собратьев-вегетарианцев мышечный корсет сформирован хуже, чем у тех, кому выпала возможность получать пищу мясную. С другой стороны, мускулатуре Бобы можно было позавидовать, но она была плодом многолетних физических нагрузок. А вот девочки, Боба знал это абсолютно, созданы для радостных столетий.
Боба открыл каталог на репродукциях Снейдерса. Все там радовало взгляд лакторианца, тем более что множество съедобных предметов оставалось за рамами полотен. Бобу немного настораживала легкая авантюрность его затеи. Никто из живущих ныне эльфов не имел таких однообразных систем питания, хоть и богатых витаминами. Свое питание Боба считал амбивалентным — ведь кроме кисломолочных продуктов от Буки был еще кустик земляники, а за углом пристройки каждый день он находил один запоздалый белый гриб. Боба его сушил. Много накопилось за столько-то лет.
Ставить эксперименты на своих эльфочках Боба побаивался. Кто знает, как скажутся на девочках такие однобокие диеты. Скорее всего, на строении организмов это не отразится, такова анатомия эльфочек. Но могут испортиться характеры, или жемчуг покроется мутноватой пленкой. От этого страшного предположения Существо Заботы застенало “Сурка” Людвига ван, а Радостное Существо взвыло “Турецким маршем” Вольфганга Амадея, но оба нещадно фальшивили. Эта какофония, однако, подстегнула Бобу к очередному этапу размышлений, и он решил слукавить. Просто вести Фенюшку и Никушу по залам музея, а время от времени как бы невзначай, по ходу экскурсии, оказываться около намеченных ночью натюрмортов. Снейдерс при этом не исключался, но и акцент на его полотнах не ставился. Эта мысль Бобу утешила, и его Существа перестали фальшивить.
Между тем наступило время встречи. В Эрмитаж влилась первая волна самых любопытных посетителей, и среди них Боба с удовольствием увидел своих эльфочек — свеженьких, отдохнувших, с горящими в радостном ожидании глазами. Они о чем-то разговаривали (Боба понял, что о нем), потом засмеялись, и кто-то из экскурсантов чуть не упал, когда у него под ногами раскатилась горсть жемчужин. Счастливчик поднял их, оторопело рассмотрел, оглянулся по сторонам и сунул перлы в карман. Боба улыбнулся. Ведь, по обычаю № 24, эльфочки могли делать непреднамеренные подарки людям.
Боба взял девочек за руки (как хрупки, прохладны и нежны оказались их ладони), и экскурсия, конечная цель которой была абсолютно ясна эльфочкам, началась.
Потом, когда все было уже позади, Боба никак не мог вспомнить, почему так настойчиво хотел, чтобы Фенюшка и Никуша непременно выбрали натюрморты Франса Снейдерса. Может быть, из-за необычайно крупных размеров его полотен? Ведь и рыбная и мясная лавки были нарисованы почти в натуральную величину — больше, чем по семь квадратных метров. Но ни изобилие морепродуктов, ни горы мяса различных сортов не вызвали у девочек интереса, на который уповал Боба. Наоборот, они брезгливо поморщились на извивающихся в плоской корзине угрей, равнодушным взглядом пробежали по “Фруктам в чаше на красной скатерти” (размер был более приличным, по мнению Бобы, — 59,5ґ90,5) и побежали (или все-таки полетели?) в следующий зал.
Боба внимательно следил, чтобы девочки не нарушали упомянутого уже обычая № 8. Конечно, были в их перемещениях элементы полета, и опытный глаз Бобы их, разумеется, отметил, но славные его эльфочки очень умело маскировали свои взлеты заинтересованностью.
А Боба заинтересовался текстом, который в его каталоге сопровождал отвергнутые произведения Снейдерса. …Изображал предметы, на первый взгляд лишенные какой бы то ни было эстетической ценности. Он любил писать мясные туши, с которых только что снята шкура, разрубленное мясо, бесконечные красные тона… рыбу, только что вытащенную из воды или уже разделанную…Эти слова стали для Бобы откровением — ах, как разумны его эльфочки, какое замечательное чувство прекрасного! Вот, оказывается, почему не привлек их Снейдерс, —предметы… лишенные какой бы то ни было эстетической ценности... Боба даже на миг расстроился, что сам не подумал об этой стороне проблемы, но чувство законной родительской гордости возобладало, и его Существа в унисон довольно заурчали сонату “Facile” Вольфганга Амадея. Единодушие Радостного Существа и Существа Заботы соответствовало обычаю № 25: “Все русскоязычные эльфы всенепременно высоко ценят слова, начинающиеся на букву „Э”, и среди них — „эльф”, „этика” и „эстетика”. Таков обычай”.
