Новый мир, 2006 № 05 - [3]

— С чем пожаловали? — бодро встретил нас лысый доктор.

— Вот… отец.

— Да, да… И что вы хотите?

— Но он, по-моему…

Врач потрогал его шею.

— Жив! — сообщил он.

— И… что?

— Все! А что вы хотите? Сколько ему?

— Девяносто четыре.

— Прекрасно! Но что вы хотите от нас? Мы можем только восхищение свое выразить. Он у вас богатырь!

— Так не хотите… богатыря?

— Не! — весело воскликнул тот. — Вы куда, вообще, направлялись с ним?

— На дачу.

— Прекрасно!

— А больница?

— Скажите, мы раньше с вами не виделись? — вдруг произнес он.

— Да какое это имеет значение?! — вспылил я.

Доктор вздохнул: приятной беседы не получалось.

— Он что принимает у вас?

Я достал из отцовских шаровар упаковку, показал.

— М-м-м. Это, пожалуй, слишком сильно — по половинке лучше.

Веки отца дрогнули. Услышал что-то?

— Богатырь! — снова восхищенно воскликнул доктор.

Это счастье в приемном покое уже начинало меня утомлять. Уборщица, что терла пол мокрой тряпкой, внесла ясность.

— За восемьдесят лет они не берут — запрещают им. Раньше в Зеленогорске хоть принимали, а теперь закрыли и там.

Богатырей старше восьмидесяти не берут. А хилых — тем более!

— Вот и глазки открыли! — умилился эскулап.

Отец внимательно смотрел на него, словно изучая. Потом, чем-то удовлетворенный, закрыл глаза. Наш хозяин, видимо, перепугался: как бы не навеки закрыл.

— Так что давайте его в машинку вернем, — улыбнулся он виновато.

Все-таки, наверное, такой врач лучше, чем никакой? Слабое утешение. Главное, что и мне никак не содрать сладкой улыбки. С таким радостным хамством бороться трудней.

— Валерий… — просипел батя.

— Что, отец?

— Едем домой.

И тут еще бузит! В приемном покое!

— На дачу, отец.

— Ну, я вижу, у вас еще есть о чем поспорить, — заспешил доктор. — Очень было приятно, поверьте. И запомните: уже можно по половинке! — как большую радость напомнил он.

— Вы гений, — на прощание сказал ему я.

Так. Одно важное дело сделали: с медициной покончили. Отца заносило на поворотах, но, как только что нам было указано, это лишь наши проблемы!

— Стоп.

Я вылез из машины, не разгибаясь, отпахнул низкие ворота, которые тут же завалились набок… ну совсем как батя! Мы въехали, остановились. Вот это тишина!

Впрочем, не все так уж глухо в этом замшелом царстве — “будка Ахматовой”, в которой нам предстоит жить, как и многим предыдущим жильцам, выделяется среди прочих домов своей свежестью — был ремонт. В прошлый год совсем уже догнивала будка, разваливалась — и вдруг! Пошел я в унынии на местное кладбище, пообщаться с друзьями, которые там. Бывало, я с грустью думал, что и сам лягу рядом, но — изменились времена — теперь там кладут людей совсем иного рода, так что для личной грусти нет повода, да и возможности: это раньше можно было позволить себе такую роскошь. У могилы Ахматовой вдруг увидел знакомого, но не сразу узнал… Припухлость как бы навсегда обиженных губ… Неповторимый темно-оливковый цвет кожи… Дима Бобышев! Один из четырех знаменитых “ахматовских сирот”. С ним был румяный человек в очечках. Александр Петрович Жуков. Тоже знакомый с тех лет — как многие геологи, сочинял стихи. “Как дела?” — “Как у всех”, — ответил тот. Дима почему-то мрачно усмехнулся — впрочем, такая улыбка у него с ранней молодости была. Подъехали. Выпили. Да-а-а, будка не в лучшем виде предстала!

— Пожалуй, надо бы ее починить! — вздохнул Жуков.

И починил! Оказался, замечу вскользь, директором международной геологической фирмы. Прислал осенью лихих плотников — и вот! Как новенькая! Как при Ахматовой была!

Ухватил батю под мышки, вынул, поставил.

— Смотри, отец!

Но он смотреть не пожелал. А точнее — не смог. Сияющий “кумпол” его упал, губы висели… Ладно, после. Сейчас бы до кровати его доволочь! “Взяли!” — сказал. И Кузе пришлось поучаствовать. Сейчас батю не вниз, а вверх предстоит транспортировать — хоть и невысоко: крыльцо отличное сделали, но — крутое.

Шаркая по слежавшимся иголкам, добрели до перил.

— Пыльца! — сипло отец произнес. Селекционеру везде мерещится пыльца. Но тут, увы, не его поля!

— Точно! Пыльца! — вдруг и Кузя подтвердил. И этот туда же! — С сосен летит! Гляди — ботинки зеленые!

Я глянул вниз. Да. Он прав. Они оба с батей правы! Я не прав!

— Подняли!

Отец как бы отсутствовал, но когда я его спросил, на всякий случай: “На кровать?” — он, не открывая глаз, просипел: “Нет. За стол”. Смело! Сгрузили за стол. Стояли, утирая пот. Узлы потом легкими сверточками показались!

Простились с Кузей. Я сел как бы передохнуть. Но тут батя, расшатывая хлипкий стул, грозно раскачиваться начал… Это значило, что он хочет встать как бы самостоятельно, а на самом деле — я должен подойти и поднять его.

Ожил!

— Что, отец?

— Хочу на сосенки мои глянуть! — слегка виновато произнес он.

Помнит… Проклятье! Сосенки эти еще в прошлом году свели всех с ума. Когда въехали, он часто задирал голову — я думал, что он любуется вековыми красавицами соснами, а он вдруг изрек:

— Засыхает все! Начисто! Скоро здесь будет голо! (С ударением на второе “о”.)

— С чего ты взял? Из-за крон солнца не видно!

Упрямо молчал. Потом произнес вдруг:

— Дай мне кайло.

— Что-о?!

— Кайло! — просипел он, уже закипая.