Новый мир, 2005 № 10 - [20]

Одно из первых знаний, которое женщина хочет получить, встретив мужчину, это — связан он на данный момент узами или нет.

— Да. И сейчас болеет.

Надо ли быть расчетливым с женщиной, имеющей гуманитарное образование? Однако я ни за что не задам ей вопроса, замужем ли она. Дудки. Но она еще похорошела.

Тяжелой средневековой саблей промелькнула река. Каждый раз машина вздрагивала на температурных швах. Сразу после съезда с моста шоссе поворачивало. “Новый поворот, и мотор ревет…” Опять рекламы, но света стало меньше. Народу на улицах тоже никакого. В Германии, я уже знал по прежнему опыту, вечером на улицах, кроме центральных, прохожих мало. Все по домам, у телевизоров или сидят и философствуют в своих гаштетах. Впрочем, и там безумствуют телевизоры. Телевизионная культура или телевизионная нация?

Мы уже едем по довольно темным и нешироким улицам. Жилье невысокое, в два-три этажа. Палисадничек, воротца, стеклянные, как правило, двери, в окнах горит свет или мерцание телика. Средняя буржуазия.

— У меня муж в отъезде. Он исследователь, арабист. Сейчас в Марокко.

— Действие романа Селина “На краю ночи”, кажется, протекало в Марокко?..

— Вы читали и помните этот роман, Алексей Дмитриевич! — В голосе Натальи послышался какой-то неожиданный интерес. Она будто бы даже ухмыльнулась и, на мгновенье оторвавшись взглядом от дороги, посмотрела на меня.

— Чего не хранится в моей помойке, — поднял я руку и театрально постучал пальцем по лбу.

Приехали. Темный трехэтажный дом, отблески от стоп-сигнала полыхнули по стеклянной двери. Наталья припарковалась в три уверенных и привычных движения.

— Мы живем здесь уже пять лет.

Надо было бы схватить Наталью за плечи, как только закрылась за нами дверь, прижать, почувствовать тепло тела…

— Я покажу дом, русские любопытны.

Обычный западный буржуазный дом, но довольно много книг. Внизу столовая, с низкой, над столом, люстрой, и гостиная-кабинет. Письменный стол в конце комнаты, с окнами в маленький садик, компьютер, большая цветная репродукция на стене, книжные стеллажи. Репродукцию я сразу узнал: “Аполлон, Гиацинт и Кипарис” Александра Иванова, картина висит в Третьяковке. Изломанный женственный Аполлон, приобнимающий хрупкого мальчика. Кажется, студенческая работа на выпуске из академии гениального автора “Явления Христа народу”. Аполлон выглядит расслабленным, Гиацинт — коварно-развратным.

Второй этаж. “Это моя комната”. Неширокая постелька, зеркало, платяной шкаф, комнатные туфли, сброшенные посередине ковра. “Это комната мужа”. Большой просторный диван, опять письменный стол, книги в углу грудой, книги на подоконнике, полусвет — наверху какой-то стилизованный, из керамики, светильник. Рядом — детская. Что-то замкнулось во мне, я стал неестественным и зажатым, будто герой романа, и все время думал, как следует себя вести. Пылкий и горячий любовник так себя не чувствует.

Как мне дальше продолжать эту сцену? Что пропустить по сравнению с жизнью, что придумать? Пожалуй, оставлю в стороне ужин, где витал дух прошлого и легкий ветерок нового отчуждения. Все оказалось законченным, прежний, летящий без вопросов и ответов, разговор умер. Мы почти с трудом поддерживали беседу. Так, разная сначала, пока Наталья ставила посуду, а я делал вид, что помогаю ей, разная болтовня. А на столе тем временем появлялись бокалы и воздушный — салатные листья и брынза — салат по-гречески. На кухне скворчало на сковороде, распуская свои ароматы, мясо. Наталья, оказалось, все же закончила здешний университет: в Германии бесплатное высшее образование. В университете она и встретилась со своим мужем. Молодой блестящий арабист-искусствовед. Любовь? Да, возникло определенное увлечение. Но основное я узнал уже за ужином.

Раньше в Наталье этого не было. Эвфемизмом, но с почти бесстыдной для наших русских женщин откровенностью она вдруг сказала… Вино горело в бокалах теплым рубиновым огнем. От вина ли, от пищи ли я немножко осоловел, и она сказала, впервые назвав имя мужа:

— Макс обладает одним врожденным свойством: он не до конца предан женщинам.

Я сразу же все понял. Массмедиа в наше время нас, советских олухов, научили все понимать с налета.

— А ребенок?

— Да нет, пока было увлечение, все получалось. Макс вроде даже позабыл про своих дружков. Ребенок этот — наш общий, я по-прежнему люблю Макса, он, как и вы, очень интересный человек. Ребенок сейчас у его родителей. Они знают, что мы живем сложно, и пытаются ребенка как-то от всего отгородить. Они очень богатые люди.

— А ты знала обо всем этом? — В русском языке слово“это”всегда счастливо все объясняет. — Ты могла, в конце концов, и не выходить замуж, а воспитывать ребенка сама.

Мы уже приступили к мясному блюду. Разговор, который здесь имеет несколько другую, литературную, что ли, форму, в натуре был длиннее и невнятнее и происходил, естественно, дольше. Мы выпили по бокалу вина, еще долили бокалы, съели прекрасный греческий салат. Я наслаждался хлебом, который, может быть, есть только в Германии, — хлебом с проросшим зерном, впеченным в тесто. Наталья во время этого разговора что-то приносила из кухни и что-то уносила на кухню. Может, в этом была простая уловка, когда себе или другому дается пауза — подумать, подготовить ответ либо следующий вопрос. Мне показалось, мы опять приблизились друг к другу и прежнее облако электродугой взаимопонимания вновь появилось между нами. Я уже начал торопить время. Что мне какой-то муж-арабист с размытыми предпочтениями? Разве не другое интересует меня здесь и теперь? Но разговор надо было поддерживать, откровенность до опустошенности была нашим правилом игры, которое установилось еще тогда, в кёльн-ской гостинице.