Новый мир, 2005 № 08 - [35]

Оля, заметив смущение Лиды, тактично молвила: “Вам повезло, что вы успели купить эту шубку. Она бы долго не провисела. Шикарная вещь”. Лида могла лишь порадоваться, что не успела подтвердить слова Оли, что шубка куплена в Москве, и таким образом не оказалась в ее глазах лгуньей. Оля уже перевела разговор на предстоящую Октябрьскую демонстрацию; к тому времени первый снег сойдет и немного потеплеет, иначе Аллочка Тарасова не сможет прокричать свои лозунги с трибуны — у нее разболится на морозе ее ангинозное горло. В последние годы их класс охотно ходит на парад исключительно ради того, чтобы поддержать Аллочку, вообще-то совершенно не нуждающуюся ни в чьей поддержке, — умную и спокойно-уверенную в себе девочку, привыкшую держаться особняком. На официальных праздниках Аллочка стояла на трибуне рядом с секретарями горкома и выкрикивала в микрофон своим выдающимся звонким голосом лозунги и призывы, на которые проходящие под трибунами дети и взрослые с шарами и плакатами в руках отвечали нестройными криками “ура!..”.

Идти или не идти к Юре?.. Этот вопрос мучил Лиду на протяжении нескольких каникулярных дней. Юра ей не звонил. С одной стороны, Лида приглашена, с другой — приглашение могло быть формальным. Не могла Лида положиться на искренность Ксении Васильевны, как на искренность Валентины Ивановны. Когда на урок математики являлась комиссия из роно, Валентина Ивановна, вместо того чтобы вызвать к доске Петра, Лиду, Гену Изварина или Аллочку, лучших своих математиков, действуя себе в ущерб, вызывала Веру, которая хорошо разбиралась только в современной моде и косметике, или отстающего Володю Пищикова, прилагавшего какие-то усилия в учебе только ради Валентины Ивановны, болевшей за каждую вверенную ей государством душу. Возможно, Ксения Васильевна тоже была искренна по отношению к своим больным и медицинскому коллективу, но это была профессиональная, а не государственного масштаба искренность, исключающая какую-либо лишнюю неправду в Валентине Ивановне и в Лидином отце. В отношении отца к работе Лида видела, что государственная искренность пронизывает все его существо, тогда как в отношении мамы к своему делу, очень профессиональном, чувствовалась некая оппозиционность и камень за пазухой, в каком-то смысле метивший и в Лиду, норовящую забиться под это колючее, но сулящее какое-то подобие уюта, тепла и избавления от самой себя крыло государственности. Возможно, в позиции профессионалов и заключалось некое благородство, но носители ее часто страдали двойственностью. Несмотря на искреннее восхищение Ксенией Васильевной, переданное ей родителями, даже некоторую влюбленность в нее, Лида в разведку бы с ней не пошла, а с Валентиной Ивановной — спокойно, хотя знала, что как раз с ней — Лидой, — в разведку не пошла бы сама Валентина Ивановна. Она скорее отправилась бы в тыл врага с Мариной, которую три года назад общим голосованием класса посылали в Артек, — общественное мнение было для Валентины Ивановны гласом Божьим. Она и не подозревала, что на Лиду, уважающую ее за искреннее отношение к государству, можно положиться даже больше, чем на Марину, тяготеющую к устройству личной жизни.

Прошло пять дней. Снег выпал и растаял без следа, а Лида все еще не могла решить, идти ей или не идти, и некого было послать на разведку к Юре, чтобы выяснить: ждут ее или нет.

Метания ее закончились тем, что она решила заняться действительно неотложным делом — сфотографироваться на паспорт. В детстве у Лиды фотоателье ассоциировалось с медицинским кабинетом по забору крови на анализ: и в поликлинике, и в ателье на отдельном столике лежали игрушечные свистелки — резиновый петушок, кот в сапогах и рыбка с дырочками в боку, на которые родители нажимали, чтобы отвлечь внимание детей, после чего можно было быстро проколоть палец ребенка и сфотографировать, вот почему на детских снимках у Лиды испуганно открыт рот; резиновая свистулька срабатывала на мгновение, а страх работал долго. Позже Лида разобралась в том, что одинаковый звук, выходящий из одинаковых дырочек в боку игрушки, имеет различные последствия, и за тяжелые портьеры кабины, где фотографировали детей, шла охотно, а в белую стеклянную каморку, где забирали из пальца капельку крови, несмотря на визжащего кота в сапогах, ее тащили за руку.

Фотограф встретил ее словами: “Как же вы выросли, Лидочка!” Тут только Лида, столько раз видевшая фотографа, опознала в нем Юриного отца. Да-да, та самая, виденная ею на концертах знакомая шевелюра с замысловатым чубом художника из “Незнайки”, породистое мужицкое лицо с искательным и вместе с тем хитрым выражением глаз, мягкие маленькие руки, в которых он держал ноты исполняемых произведений… Когда они всем классом приходили фотографироваться, Юра и его отец-фотограф вели себя как чужие друг другу люди, что, по-видимому, ничуть не удивляло Валентину Ивановну, в школе старательно не замечавшую собственного сына, учившегося в параллельном классе, чтобы не выделять его из числа остальных школьников и не давать повода другим учителям для снисхождения к нему. Доходило до смешного: когда ей надо было передать сыну ключи от квартиры, Валентина Ивановна подзывала Володю Пищикова и просила отнести их Дегтяренко Олегу из 9-го “Б”. Имя сына она произносила таким отстраненным тоном, будто он не был ее родным чадом и даже не являлся учащимся этой школы... Правда, Валентине Ивановне иногда приходило в голову, что