И однажды я не выдержал. Я запер дом, сунул ключ под порог и спустился на набережную.
Чем ближе пароход подходил к городу — чем шире открывалась панорама, — тем спокойнее становилось на душе. И когда Стамбул окружил меня полностью, я ощутил силу, которая поднималась во мне навстречу.
96
Портье как ни в чем не бывало выдал ключ, и я поднялся в номер.
Тряпки, рюкзак, фотоаппарат — все осталось таким, как в тот вечер. Только полотенца свежие.
Значит, все страхи оказались напрасными. Героя криминальной драмы из меня не получилось. Телемака тоже.
И автор, судя по всему, я никудышный.
Переоделся, побрился. Позвонил в аэропорт, и мне беспрепятственно забронировали билеты. В конторе фонда к телефону подошла секретарша, и я передал благодарность за поездку. На выходе выглянул за окно. Лопасти кондиционера застыли в ящиках.
Ни звука.
Я шел вниз к воде. В одной из улиц наткнулся на представление кукольного театра. Это был знаменитый “Карагёз”. Я долго смотрел, как на тряпичном экране получает колотушки бородатый старик. И думал, что ничем от него не отличаюсь.
Такая же плоская фигурка в чужом спектакле.
Который пора заканчивать.
97
Я вышел в Топхане, когда совсем стемнело. Увидел на небе черные стабилизаторы — подумать только! Когда-то здесь начиналось мое путешествие.
В бане мне дали кабинку, и я разделся. Из парной вышел в зал и сел на мраморный помост. Банщик стал натирать меня шерстяной варежкой, и я покорно подставлял спину, ноги, шею.
Я подумал, что со времен Синана в банях мало что изменилось. И только чувство тела — рук и ног, тепла, холода — нас еще связывает.
После бани я долго лежал в кабинке. В крошечном окошке под потолком разгорался молодой месяц. На душе было легко и спокойно. Никаких вопросов, ответов. Все позади. Зачем метался? Что искал? Чепуха какая-то. Никто мне не нужен.
Отец, исламская архитектура, девушка — все вдруг оказалось эпизодами чужой книги. Чужой жизни. И я понял, что меня с ними уже ничего не связывает. Что здесь, в Стамбуле, мое прошлое наконец-то кончилось. Опустело.
Лежа на топчане, я почувствовал, как пустоту заполняет ощущение свободы. Такое же, как в детстве, когда мы остались одни и на смену тоске пришла уверенность, что руки развязаны.
Что ты можешь поступать как пожелаешь.
И ни о чем никогда жалеть не будешь.
98
По центру комнаты в заброшенной усадьбе стояло кресло. В окнах мерцал Босфор, двигались светляки кораблей. Я вытряхнул на пол свои блокноты, черновики.
Чертежи и планы, рисунки.
Бумага шевелилась во тьме, шуршала.
Листки с чертежами вспыхнули сразу, но тетради долго не принимались. Наконец разгорелись и они.
Я разделся и встал на подоконник. Под ногами маслянисто поблескивала вода, чавкала под настилом. На той стороне светилась Азия, опрокинув на воду цепочки фонарей.
99
Вода была теплой, пахла мазутом.
Я сделал несколько быстрых взмахов, чтобы отплыть от берега.
Потом стал двигаться размеренно, спокойно.
Метров через пятьдесят лег на спину. Увидел, что огонь перекинулся на стены усадьбы, пламя разгорается.
Поплыл дальше.
Посередине пролива меня подхватило течение. Оно несло в большую воду у входа в Золотой Рог, и я быстро выбился из сил, лег на воду.
В небе мерцали огни. Это были габариты огромного корабля, который шел навстречу. Я рванулся, закричал, но течение упрямо тащило под киль. Танкер гнал впереди волну, на которой перекатывались звезды.
И тогда я набрал воздух и нырнул.
Под водой ровно гудели моторы. Но чем глубже я погружался, тем тише становились звуки.
Пока наконец не исчезли.
100
Султан отправился в поход на Вену, но работы на мосту еще не кончились, поэтому великий архитектор и великий император встретились.
Да, так и будем считать. Они встретились.
Сулейман был стар и болен и ехал не в седле, как положено султану в походе, а лежал на носилках, которые несли янычары. Но ведь и Синан был не мальчик, ему шел седьмой десяток, и он мог бы тоже остаться дома, тем более что в дом взяли молодую жену и она ждет ребенка, но мост, как и было сказано, — дело особое, тем более мост для султана, без которого гений Синана — кто знает? — пропал бы втуне, вот почему наш зодчий снова на солнцепеке, с резцом и стремянкой, в халате и чунях и работает по известняку, вырезая на памятной плите слова славы Сулейману Великолепному. “Да будет мост над геенной огненной таким же прочным, как этот” — вот что режет по камню раб султана Синан, и султан, привстав на носилках, выглядывает из-за полога и, кивнув, улыбается — будем так думать, что улыбается, — а уж потом, потом уплывает на руках янычар через длинный мост в город Эдирне и дальше, ибо Вена еще не взята, а значит, не все дела закончены в жизни, которая скоро в дороге, увы, оборвется. Но вот мост, мост — он стоит как прежде, и когда последний обоз исчезает за холмами, закатное солнце долго освещает медальон в углу, где в камне начертано, что строил мост не Синан, раб султана и великий архитектор империи, жизнь положивший на мечети, а “Юсуф раб Божий родом из деревни Аирнас, что лежит рядом с городком Кайсери в Анатолии”.
И что отныне он свободен.
Москва.
Сентябрь 2003 — ноябрь 2004.
