И это было только начало.
Костелянец прислушивался к звукам с улицы. Ничего настораживающего. И это настораживало.
Утром он открыл глаза и услышал храп десантника — и отдаленное пение? Выждав, пока опадет подсолнечник, он встал, натянул школьное трико Валеры и вышел из комнаты.
Мать Валеры выглаживала выстиранную — когда она успела? — форму и напевала. Увидев Костелянца, она лучисто заулыбалась, так что у него слегка потемнело в глазах.
Ночью вернулся из поездки отец Валеры, сухой, немногословный дядя Коля с крепкими, жилистыми коричневыми руками. За завтраком пришлось быть еще собраннее, отвечать точнее, осторожнее. Дядя Коля хмуро кивал, потирал руки.
— Коля, у них фрукты на завтрак, а?
— Не всегда, — исправил вчерашнее утверждение Серега.
— И сигареты выдают.
— А Валерка курит?
— Нет, правильно, и ему заменяют сахаром, — говорила она, разливая чай. — Со сливками?
Костелянец сказал, что англичане делают наоборот: сначала сливки наливают в прогретую чашку, а уже сверху чай.
— Правда? и вкус меняется?.. Коль, сделать тебе?
— Я не англичанин, без разницы.
— А я попробую, пока не налила… О, мм… действительно, эти англичане… хм… фф.
— Они там были до нас, — сказал Серега. — По Кандагару едешь — стоят еще виллы. Все в зелени. Красиво.
— Да? А что они там делали?
— Англичане? — Серега кашлянул в кулак.
— Закреплялись, — сказал Костелянец, — на Востоке.
— Ну а вы-то что сюда приехали? — вдруг спросил отец.
— Ах да. Действительно, — проговорила мать.
— За новой техникой, — баском ответил Серега.
— А, шоферы.
— Да.
А Костелянец в это же время отрицательно покачал головой. Отец взглянул на него.
— Он шофер, — сказал Костелянец, — а я сопровождаю.
После завтрака они засобирались, начали благодарить, отказываясь от новых порций чая, отступали в прихожую. Женщина вынесла сумку, стараясь не подавать виду, что ей тяжело. Все посмотрели на этот баул. Она сказала, что вот, собрала немного… Валере… и вам.
— Ну нет, — сказал Серега. — Мы же еще… нам надо туда-сюда. Еще дела. Где оставить?
— Действительно, мать, ты что? Что там у тебя такое? — спросил отец. — Ты же слышала: фрукты, сахар вместо табака… Куда они это попрут?
Он расстегнул молнию сумки. Жена пыталась его оттеснить. Костелянец с Серегой переминались. На пол летели кульки, свитер, носки, были выставлены две банки варенья, появилась даже книжка.
— А это чего?! Да он здесь, кроме сказки про белого бычка, ничего не прочитал!
После долгих препирательств сумища была заменена пакетом с шерстяными носками, футболкой и банкой варенья.
Все вышли на лестничную клетку. Голоса забились в колодце подъезда. «Пусть новая техника будет прочнее старой!» — «Ага». — «Привет Валерке!» — «Будьте осторожны». — «Ну да».
Открылась соседняя дверь, вышла бабка, маленькая, толстая, черноглазая, усатая.
— Вот, возьмите, — сказала она. — Не показывайте командирам.
— А это ты зря, Евсеевна, — сказал отец.
— Ничего не зря, — ответила та. — Раньше можно было, в прежние времена.
— В какие времена? — сурово спросил отец.
— В такие, — отмахнулась бабка и вручила Сереге плоский пакетик.
Наконец они пошли вниз, сопровождаемые взглядами и внезапной тишиной. Костелянец мельком посмотрел вверх. Мать была вновь такой же неподвижной, с глубоко темнеющими глазами, как и в тот раз, когда они ее впервые увидели на противоположной стороне дороги.
По утренним улицам Ташкента куда-то шли люди, тени, солнце вспыхивало в ветровых треугольниках автомобилей, лица шоферов были спокойны. Все эти люди делали какое-то нормальное дело, не требующее особой спешки, особого страха и особых ухищрений.
Перед перекрестком Серега развернул бабкин пакетик, Костелянец, заглянув через плечо, увидел картонку в металлической рамке, на знойно-золотистом фоне — темную фигуру с воздетыми руками, ладони повернуты к зрителю, посредине, на груди, круг с младенцем, внизу, под ногами, что-то вроде овального ковра или облака цвета раздавленных гранатовых зерен. Хмыкнув, Серега обернул картонку бумагой и сунул ее в большой пакет.
— Я думал, еще наливки даст. Или денег.
В двенадцать часов они погрузились в новый самолет, и начался их полет по Союзу.
Они сидели вдоль бортов, глядели в иллюминаторы, ни на мгновенье не забывая, кто в грузовом отсеке. Точнее — что.
Все-таки к этой роли, к этим обстоятельствам трудно было привыкнуть. Что там говорил баграмский гробовщик в очках? Что он имел в виду? Что смерть понятнее жизни?.. Кажется, так.
О, пошел он… со своей философией.
Вторая посадка была в Баку. На военном аэродроме оставили груз и тут же полетели дальше, в Махачкалу, здесь заночевали. Искали долго места в гостинице. Поужинали в кафе на берегу моря. Дагестанцы, как обычно, проявляли неумеренный гонор. Женщины оказались на удивление белокожи. Официантки смотрели княжнами. Впрочем, к ним, команде харонов, все относились с подчеркнутой любезностью, сразу, с первого взгляда, распознавая их. Все-таки выглядели они диковато, что ни говори. Костелянец посмотрел на них со стороны, выйдя покурить. Разношерстная вроде бы команда: кто в парадной форме, кто в полевой, двое грузин, калмык, хохлы, белорус, одни моложе, другие явно старше, но все чем-то неуловимо похожи, все одним миром мазаны, точнее — одной войной. Костелянец подумал, что теперь в любой толпе распознает себе подобного. Или он ошибался? И этот дикий блеск глаз со временем погаснет?
