— Эх! — Боб резко тормознул. Чуть не проехали. Лишь мечтали о «топливе будущего», а домчались в момент, словно мы в будущем уже!
Я с тоской глядел на больницу: у меня тут красотка своя, кизяки я для нее теперь делаю. А куда деться?
— Подожди тут… минуток дцать! — уже уверенно, как соавтор, сказал Бобу.
Надеюсь, быстро не остынет его азарт в этом грустном пейзаже? Мы ж еще многое с ним должны обсудить!
Я прошел по тусклому коридору, постоял перед засаленной занавеской, заменяющей дверь, отпахнул ее.
— На комиссию ушла! — сказали соседки вместе и, как мне показалось, с волнением. Жалкая ее беспомощность, похоже, проняла и их, на всеобщей доброте, ощутимой особенно в больницах, и держится наша жизнь. Даже в самом конце. И как-то обыденно все происходит, без декорации и пафоса. И это, наверное, хорошо? Я вышел в закуток перед палатой: пыльное, с разводами грязи, огромное окно, пожелтевший, но с сильным запахом фикус. Вот тут примерно все и определится. Кончилась наша жизнь — или немножко еще осталось?
Походив в закутке, я, не удержавшись, пошел все же по коридору к кабинету главного врача. Вряд ли я понадоблюсь комиссии, но — вдруг? В дальнем конце, у кабинетов начальства, царила роскошь: кресла из кожзаменителя, большой аквариум. Я с тоской вспомнил пахучий аквариум, который чистили у нас на глазах в баре на краю темного пустыря, холодную ее враждебность, когда мы сидели там. Изменилось ли что за месяц, стала ли она теплее?
Вдруг кто-то дернул меня сзади за пиджак. Я обернулся. Нонна стояла, смущенно сияя.
— Ве-еч! — проговорила она. — …А сколько мне лет?
Это она готовится к комиссии? Или уже была?!
— Ну а ты думаешь — сколько? — опасливо проговорил я.
Вот сейчас все и выяснится… где ей жить!
— …Сорок? — пролепетала она.
Я в отчаянии швырнул шапку в стену! Все!.. Лишнее себе позволяете — самому же придется и поднимать.
— Шестьдесят тебе! Шесть-десят! Запомни!
Зачем ей, собственно, уже это запоминать?
— Ты… была уже на комиссии? — В последней надежде я уставился на нее.
Не поднимая головы, своим костлявым подбородком виновато кивнула.
— Ну ничего! — бодро взял ее за плечо. — Там тебя и подлечат!
— Значит, я домой не поеду? — По щечкам ее в красных прожилках слезки побежали.
— Но что ж ты не могла сосредоточиться?! — простонал я.
Наверное, надо было туда ворваться! Отвечать за нее?
Стараясь успокоиться, она надула дряблые щечки мячиком, потом шумно выдохнула, и они сразу обвисли.
Распахнулась дверь, обитая кожей, и вышел Стас. Он шел мимо нас, не глядя. Замучили мы его! Он подошел к фигуристой медсестре, положил на ее стол бумажку. Она прочитала, изумленно глянула на Стаса, потом на нас.
— Оформляйте! — буркнул ей Стас.
Я выпустил руку Нонны. Ну все. Надо отвыкать!
— …На выписку. — Это было сказано хоть и без души, но — в нашу сторону.
— Как? — воскликнул я. Мы с Нонной смотрели друг на друга.
— …А вы зайдите ко мне, — по-прежнему на меня не глядя, произнес он, — …один.
— Стой! — Я снова схватил Нонну за руку.
— Я стою, Веч! — Она радостно кивнула.
В кабинете Стас долго молчал.
— Как я уговорил их?! — воскликнул он наконец, разведя руками. — Боюсь, что я несколько преувеличил… ваши способности. Болезнь ее, похоже, сильней.
Я сам, боюсь, их преувеличил… Я этого не сказал — но он прочел это в моем взгляде.
— Комиссия, кстати, еще работает. — Он сделал движение к двери.
Пойти с ним? Но она ждет там, робко улыбаясь. По ней не пройду.
— Понял. — Стас снова сел. Помолчали. — Главное, — он шлепнул по столу ладонью, — дух противоречия в ней не удалось истребить. — Когда она говорила комиссии, что ей сорок лет, я заметил в ее глазах… веселые огоньки! Как вы думаете — это она нарочно могла говорить?
— Могла. Из-за любви к веселью она и здесь оказалась, — вздохнул я…Когда ее «воспитываешь», в глазах ее тоже веселые огоньки загораются.
«Ну как? Поняла, что я тебе говорил?» — «Нь-ня!» — весело восклицает она. Хочешь, чтобы другой она стала?.. «Нь-ня!» Такой она мне и нужна.
— Сами разбирайтесь! — Стас ладонью махнул, потом подвинул бланки. — Ну что… сильные лекарства выписываем? Будет тихая, но…
Неузнаваемая. Другая.
«Нь-ня!»
— Слабые никакой гарантии вам не дадут… Да и не будет она их принимать! — сорвался Стас. Помолчал, успокаиваясь. — Значит, скоро снова пожалует к нам. Ну что ж… веселитесь. — Стас подал мне бланк, встал. — Я, кстати, тоже стою за сохранение личности, — грустно улыбнулся он.
Мы вышли. «Личность» нетерпеливо ждала нас у входа. Боюсь, что у меня на лице не было того восторга, как у нее. Утвердительно ей кивнул.
— Ур-ря! — она подпрыгнула.
— Ну что ж… пошли собираться, — вздохнул я, обнял костлявые ее плечи, и мы двинулись по коридору.
— Ну что… теперь будешь себя хорошо вести? — несколько запоздало, у самой палаты, попытался «воспитывать» ее. Она радостно на меня глянула.
— Нь-ня! — откинув остренькую челюсть, воскликнула она.
Мы спускались по лестнице. Сколько я мечтал об этом моменте! Но — «все бывает не так плохо — и не так хорошо, как мы ждем!». Хоть бы формально сказала: «Я, Венчик, буду слушаться тебя!» Вспорхнула, птичка. Ну ничего! Сейчас ее сдавят в троллейбусе… в метро!.. Обратно запросится! Только тут я вспомнил про Боба. Вряд ли он настолько загорелся идеей сушеного говна, что до сих пор не уехал?
