Новый мир, 2003 № 01 - [2]

Для того, чтобы выплыть вон.

А в нем реальность неистовая —

Бунт ветров и восстанье рек.

И, память свою перелистывая,

Упираюсь я лбом в ковчег,

О дверь колочусь задраенную,

О глухие ставни кают,

Но, подаяньем задаренную,

Меня на борт не берут.

За ступеньку хватаюсь гнилостную,

Но и паперть спасти нельзя

За то, что просила милостыню,

Прощения не прося.

25 августа 2002.

Последний жасмин

День последнего жасмина.

Неподвижной жизни день

Мается, изнемогая.

Мне уже и думать лень,

В чем недвижности причина

И была ли жизнь другая?

Жизнь моя, чье расстоянье

От крылечка до ворот,

Все же мир расширить тщится

Мира книжного за счет,

Где семи ветров дыханья, —

Я на мифы мастерица.

Вымысел завью колечком,

Поспособствую утечкам

Фактов нынешних… Да вот

Неизменен ход сюжета:

Меж калиткой и крылечком,

Как бы и не видя лета,

Жизнь стоит. Жасмин цветет.

21 июля 2002.

Евгений Шкловский Питомник

Шкловский Евгений Александрович родился в 1954 году. Закончил филологический факультет МГУ. Автор книг прозы «Испытания», «Заложники», «Та страна». Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живет в Москве.

Морозной ночью шаги за окном звучат особенно звонко и отчетливо, и каждый раз у них новая мелодия. Иногда они кажутся дружелюбными, так что душа вдруг умягчается: во вселенской ночной безмерности есть кто-то, кто, не таясь и не робея, неторопливо вышагивает по заледенелому асфальту. Кто чувствует себя уверенно за стенами дома, который, конечно, никакая не крепость, и каждый в своем укроме одинок и беззащитен, но еще беззащитней, конечно, там, внизу, на темных городских пустынных улицах.

И вот этот кто-то вдруг идет без боязни — то ли спешит, припозднившись, из гостей, то ли, полчаса как расставшись с любимой женщиной, в умиротворенно-благодушном настроении бредет себе, с наслаждением вдыхая морозный ядреный воздух и уже мечтая о следующей встрече.

А может, кто-то просто гуляет, молодой, забыв про ночные опасности и радуясь своей молодости под зимним узорчатым небом, любуется серебристым мерцанием и думает об удаче, которая еще ждет впереди…

Никто никому, оказывается, не опасен, а навязчивые страхи — проклятье уединившегося человека. Мир вовсе не так хмур или вовсе даже не хмур — вот что говорит звук зимних ночных шагов, и человека человек встречает (ура!) вовсе не скользящим подозрительным взглядом исподлобья, а спокойной приветливой улыбкой.

Бывает, однако, и по-другому: тревогой в душе отзывается все полночное. И шаги, уверенные или, наоборот, вкрадчивые, — угроза тишине и покою. Зачем идти куда-то во тьме, едва прореженной огоньками фонарей и далеким светом звезд, когда все уже видят третий или какой там по счету сон, почему не спится? Не предвестье ли то беды, судьбы, вины?..

Бессонница раздувает пожар, шаги кажутся совсем близко, чуть ли не рядом, хотя они там, за стеной, но мнится — вот-вот пересекут невидимую границу! Впрочем, не исключено, что вовсе и не там, не внизу, не на улице, хотя звук доносится именно оттуда, и вовсе не шаги, а еще что-то, вроде щелчков некоего метронома, отмеривающего неведомое, может, внутри тебя самого…

Одиночество писателя Д.

Писатель должен быть одиноким.

Только в одиночестве созидается мир, равновеликий и равноправный сущему. Может, продолжение, может, альтернатива — у кого как.

Писатель живет многими жизнями, они переполняют его, голосами и болями, и на реальную жизнь его просто не хватает.

Либо не хватает на литературу, которая ревнива и не хочет отдавать никому приглянувшегося ей творца.

Остается — что?

Увы, одиночество.

Ходит писатель по редакциям, иногда появляется на тусовках, разговаривает, посмеивается в усы, смотрит проницательно, но на самом деле он одинок как перст, не важно, с семьей или без. И вообще никто не знает, какая у писателя жизнь.

Вот и про Д. тоже мало кто знал, какая у него жизнь. Только что он уже не живет в городе Минске, не живет в Республике Беларусь, а живет в городе Москве (снимает квартиру непонятно на какие шиши), и все. Ну и печатается кое-где, во всяких журнальчиках и газетах (не особенно часто) да подрабатывает внештатно редактором в разных издательствах.

Между тем хороший писатель (считалось).

То есть тексты хорошие, стиль там и прочее… В основном общечеловеческое, почти без политики, но в Беларуси он почему-то считался диссидентом и элементом нежелательным — не нравился, короче, властям (может, из-за нескольких ярких статей в прессе, где что-то толковал про тоталитаризм).

Впрочем, и ему власти не нравились (взаимно).

Нет и нет, не полюбилось — разъехались.

Писатель может жить где угодно (если может), хоть в Лондоне, хоть в Париже, вот Д. и выбрал столицу свободной демократической России, где у него знакомые и приятели (тоже литераторы) и где можно писать и, что существенно, печататься, потому что в Республике Беларусь у него с этим не очень ладилось. Да там и печататься-то особенно негде было, а тем более зарабатывать этим деньги.

В Москве тоже не сладко, но все же полегче и поживее (культурная жизнь!). Да и повольготней. Рукописи вроде не изымают и не цензурируют, а писателю что еще нужно?

Вот Д. и жил.

И вдруг умер.