Новый мир, 2002 № 09 - [61]

по другую сторону времени.

* * *

Снег идет неслышно, по-кошачьи,

хлопьями, как лапами, шурша,

там, где зачарованный, дрожащий

синий ельник стынет, не дыша,

там, где между небом и землею

нет границ и обнажилось дно,

снегом, словно белою золою,

прошлое уже занесено.

Я ушел и больше не нарушу

ваш покой бесценный, ваш ночлег.

Словно небо вывернув наружу,

снег идет, обыкновенный снег,

тайный, словно тайные любови

или тени на исходе дня —

где-то рядом, за пределом боли,

где-то там, где больше нет меня,

снег идет, крадется и занозит

душу, словно нищенка с сумой.

Бог ты мой, ну как же он заносит!

Как же он уносит, Бог ты мой!

И уже не различить причала,

и уже не различить лица.

Если можешь, начинай с начала

эту жизнь. А я начну — с конца.

* * *

Когда вечер опустится вещий,

непонятный в своей ворожбе,

можно выбросить старые вещи

и очистить дорогу судьбе.

Можно кованые ворота

посадить на железный засов,

запереться на два оборота

и спустить обезумевших псов.

И остаться, как добрая лошадь,

на конюшне ненужных вещей

в новом ватнике, в крепких калошах,

наблюдая в заборную щель,

как проходит судьба, не мигая,

на последнем твоем вираже —

ослепительная, нагая

и навечно чужая уже.

* * *

Мне холодно в этом вертепе

среди недоверчивых лиц,

где женщины ваши и дети

с губами телят и ослиц

уже улыбаются жутко,

уже никого не спасут

и выведут без промежутка

на площадь, на чернь и на суд.

И медленно капают с елки

шары, словно с крыши — вода.

И звезды — всего лишь осколки

большого вселенского льда.

И где-то, отбившись от стада,

замерзли мои пастухи.

Тропой Гефсиманского сада,

слепой собиратель стихий,

бегу воскресенья и славы,

и небу, и людям чужой, —

такой одинокий и слабый,

с такой непосильной душой.

Крещенье

Нам далеко до Иордана,

где струи, вязкие, как сок,

сочатся столь же первозданно,

как солнце, воздух и песок,

где к северу от Бет-Шеана,

что солнцем выкрашен, как хной,

толпа смиренно не дышала

в немыслимый крещенский зной.

Слепцы, погонщики верблюдов,

менялы и поводыри

и множество другого люда

стояли молча до зари.

Они искали место Богу,

и суть, и формулу. И вот

спокойно обрели свободу

в купели иорданских вод.

Нам — далеко. В снегу — осины.

Из сруба выперла скоба.

И весть о Человечьем Сыне

доносит хриплый лай собак.

Зато соседка на Крещенье

всех разом соберет к столу

и, наспех вымолив прощенье

 у складня в вышитом углу,

достанет из печи просфоры —

вся распаленная, в золе.

И тем решит проблему формы

и места Бога на земле.

* * *

И крещенская сырость сожрет недокрашенный крест.

И в белесом тумане чужие заблудятся гости.

И сожмется ручей. И куда ни посмотришь окрест —

все леса да погосты в округе. Леса да погосты.

И томится меж ними сырой остывающий наст,

как наколка на теле, как злая острожная участь.

Что ж вы думали там — недостанет острогов у нас,

чтобы жизнь пережить, переменчивым счастьем не мучась?

Что ж вы думали там — недостанет у нас дураков,

чтобы мордой — в трясину, а всем животом — на кинжалы?

Что ж вы думали там — у России не хватит врагов,

чтобы всех дураков навсегда занести на скрижали?

Это — высшая русская мера во все времена,

это — высшая русская доблесть, с которой нет сладу,

это — высшая русская доля — тюрьма да война,

да крутые овраги, да поздняя горькая слава.

Вам бы распри одни. Вам бы белую скатерть залить

недопитым вином да уйти под чужие знамена.

Что ж вы думали там — у России не хватит земли?

Чтобы всех примирить. Чтобы всех позабыть. Поименно.

Рассказы

Закажите молебен просительный.

— Это стихи? — спросила Вера Михайловна.

— Это совет, как выйти замуж, — ответила Елена. — Нужно заказать молебен просительный о создании семьи. Вы ведь крещеная? Я сама четыре года назад заказывала…

— И что? А, да, у вас уже дети.

— Которые шляпу не дают носить.

— Почему?

— А как вы думаете? Они же маленькие, все время нужно наклоняться…

Шляпа падает в грязь.

Белая зависть мелькнула в глазах Веры Михайловны. О, как бы она отказалась от шляпы — с радостью! И наклонялась бы, наклонялась: то нос вытереть ребенку, то просто чмокнуть…

— Пожалуйста, расскажите, как это все вы сделали, Леночка!

Рассказ Елены занял вторую половину обеденного перерыва. Первая половина ушла на монолог Веры Михайловны (дело было в большом универмаге, где Елена торговала в церковном киоске).

Берем пригоршню жалости, четыре-шесть слезинок, быстро испарившихся, а любви как можно больше! И кратко даем историю старой девы Веры Михайловны, заведующей отделом нот.

Отпраздновать свое тридцатилетие она пригласила коллег на пикник.

— Там все парами: кто был с мужем, кто — с женихом, а я — с Гарри.

— Это иностранец? Вы здесь, в универмаге, с ним познакомились? — уточнила Елена.

— Гарри — пес моей тети, я у нее живу. Все парами, а я танцевала с Гарри, он положил мне лапы на плечи… Там была семиствольная черемуха еще! Даже дереву словно скучно одному, семь стволов из одного корня! Я думаю: может, пора в монастырь уйти? Стыдно быть одной. Не касаться, а жить по-настоящему, вот чего я хочу… Или быть камнем! Нет, лучше в монастырь.

— Успокойтесь! В монастырь никогда не поздно. Вы хотите иметь семью?

— Да, но… у меня никого нет, Леночка. В девятом классе нравился один — он и не замечал нас, весь в волейболе своем.