Пытался погрузиться в пучины религии, нашел одного пастыря, на Малой Охте, он долго куда-то меня вел, говорил, что успешно, но потом вдруг бросил, сказав: «Нет. До монастыря я вас доводить не буду!» И сам резко ушел — кстати, в игорный бизнес.
Куда ж нынче податься? Сделаться этаким суперпатриотом, как Сысой? Этакий сказочный русский богатырь, а вокруг всяческая накипь? Увы, бессовестности не хватит, чтобы стать таким громогласно-благородным, как он! Нет. Пусть все как раньше… Сижу уже много лет над романом «Мгла», символом свободы и неопределенности… мгла никак не рассеивается.
Только — ездить и ездить, чтобы все время мелькать, чтобы толком не разглядели.
Тут недавно предложили суперпроект: Вронский доживает до наших дней, каким-то образом сохраняет, прямо у нас, богатство и знатность и — о, месть богов! — влюбляется в хищную пэтэушницу, которая, обвенчав себя с ним, сталкивает его на рельсы метро… Нет, мой Етишин благороднее. Хотя скрывается, собака, в тени.
Господи! Но почему такой дождь? Чтобы я специально сейчас не спал, думал — как они там?
А где этот чертов родственник-ветеринар? Забыл, что завтра с ранья ему на малую родину ехать? Поглядел на окна впритык к моим — Крота, миллионера нашего, тоже нет. И он забыл? А может, они как раз и рубятся сейчас в казино, пиджаки скинули, в одних жилетках, миллион туда, миллион сюда? Вот выиграет Петр его квартиру… тогда начнется настоящий кошмар. Тогда к быкам его уже силой не затащишь, будет тут кутить, а с таким соседом, тем более родственником, я точно пропаду. Нет уж, лучше поработать с прежним соседом-миллионером, показать ему в дырочку царство истины, справедливости и добра за небольшие деньги.
Да. Неспокойная ночь! Спят ли они там? В такой дождь — навряд ли! Засыпая, я почему-то вспоминал рассказ отца, как зимой у них в избе ночевал теленок. «Потопчется, потопчется, словно что-то ищет, потом уляжется, свернется — и обязательно вздохнет. „Мам, — я спрашиваю. — А почему он обязательно вздыхает?“ — „А это он одеяльце на себя натягивает, сынок!“ И я тоже вздыхаю — натягиваю одеяльце!»
Некоторое время я просто спал, потом пошли короткие сны, требующие обязательного действия: куда-то идти, кому-то объяснять. Знаю уже их: мочевой цикл. Переполненный пузырь зовет в дорогу: Фрейд тут и не ночевал. Фрейд тут вообще давно не ночевал. Но надо подниматься.
Покачиваясь, пришел в туалет, широко распахнул дверь, врубил свет. Там, застегнутый, строгий, прямой, сидел етишинский редактор, держа руки на коленях.
— Погасите свет, — произнес он тихо, сквозь зубы. — За нами могут следить.
— …Здесь?
— Всюду. И, кстати, уберите это — у нас серьезный разговор.
— А, да… Слушаю.
— Я могу передать вам те бумаги.
— Насчет Есенина и Зорге?!
— Не кричите так громко… Нет. Пока что — насчет полковника Етишина.
— А. Слушаюсь!.. Ну?
— Но не здесь же!
— А. Да.
— Знаете Военно-морской музей?
— Обожаю.
— Зал торпед. Четвертая торпеда от входа. Послезавтра, в два часа дня.
Послезавтра я, надеюсь, буду отсюда далеко.
— Только не вздумайте уезжать!
— Есть!
То есть — нет. Бежать, скорее бежать до самого Лишай-города, где человек, говорят, лишается памяти навсегда.
— До свидания. Я уйду тут. Через трубу.
— Это разумно.
— Все.
— Всего вам доброго.
Я закрыл дверь, задвинул защелку. Потом смотрел на себя в зеленоватое зеркало в прихожей.
— Все! Больше твои галлюцинации я обслуживать не намерен! Спи.
Улегся. Но никак не заснуть. Гулко рушились миры, айсберги и торосы — краем сознания я понимал, что это размораживается отключенный холодильник, но сознание утопало в чем-то глобальном, межгалактическом! Да, такой бурной ночи я давно не проводил!
Проснулся я от какой-то странной тишины. И свет из окна был необыкновенный — мертвенный, хотя очень яркий. Что-то он мне напоминал. Какое-то дальнее время года. Я подошел к окну. Подоконники на всех этажах, кроме самого верхнего, и сам двор, и крыши машин были покрыты белым пушистым снегом. Я стоял не двигаясь. Резко затрезвонил звонок. Я испуганно схватил трубку. Голос Любки:
— Это ты все устроил?
— Что? — Я еще не верил своим глазам.
— Все это безобразие. Весь город в снегу. Твои страдания? В смысле — старания?
— Н-не знаю. Нет.
Господи! Как они там?
— Может, лыжи тебе прислать? — сдерзила Любка.
— Доберусь.
— А где комбайнер? — Любка встретила меня на платформе в короткой шубке.
Редкие снежинки еще сверкали под фонарем над платформой, но под ногами уже была черная грязь. Все растопчем! Народ пер, причем, что удивительно, на наш поезд, состоявший всего из двух вагонов, примерно как царский: купейный и, что приятно, вагон-ресторан. Народу оказалось полно — «Ландыш» разбух удивительно: вот уверенно катит свой чемодан известный балетный критик Щелянский. Неужто и балеты будем там ставить? Впрочем, Любка всех радостно приветствовала.
— Вагон уже натоплен, надеюсь? — капризно проговорил Щелянский.
Выйдя из оцепенения, я вспомнил Любкин вопрос.
— Комбайнер? Какой комбайнер? Ветеринар он.
— Ну, ветеринар… Где он?
— Понятия не имею. Видимо, в казино. Но обещал появиться.
— Ветеринары в казино ходят! Хорошо живем! — усмехнулась Любка.
