Алая горбушка солнца казалась частью горы. И вот она исчезла. Стало темно.
«Держи ум во аде — и не отчаивайся!»
И тишина. И букв лапша.
Проснулся я от солнца, встал, полюбовался плоскими цистернами мадеры на склоне, уже нагретыми солнцем согласно технологии. Нет, в качестве тупого балласта я тут охотно поживу!
Не вышло! Пришел на завтрак в общую столовую и ошалел: на завтрак опять буквы! Причем с мозгами! Точней, мозги с буквами. Это намек? Не будем уточнять: запастись главное! Набрал полный рот букв, соображал лихорадочно: все ли взял? Й, кажется, нету? Добрал. Рта я, естественно, после этого не открывал и не глотал, разумеется… но посидеть тут надо для приличия. Молча и сдержанно всем кивал. Выдержав норму, наверх к себе убежал, выплюнул алфавит на тарелку, жадно глядел… Гласных мало! Ну ничего, попробуем. Долго наслаждался.
На летучку с опозданием шел. Страсти там уже кипели.
— Нассы ему в постель! — кричал МБЧ. Надеюсь, это относится не ко мне?
Когда я скромно сел, на меня демонстративно не смотрели. Наказывали? Видимо, напортачил что-то во сне?.. Точно!
— Ну как наши дела, Сергей Васильич? — Даже не глядя в мою сторону, МБЧ обращался только к Ездунову. — Что-нибудь есть?
Своего друга Жоза утром, протрезвев, сюда не позвал! Хитер!
— Так нет же! — с отчаянием произнес Ездунов. — Ночью, правда, на «тягуне», на склоне, оторвалась от состава цистерна с цементом, к нам пошла… но на вираже с обрыва на…вернулась. Оттуда ее не вытянешь!
Все вдруг поглядели на меня. Все-таки я, видимо, Федор Гладков, автор романа «Цемент». Нет, помню, там есть одна хорошая сцена, как Глеб, вернувшись из армии, пытается овладеть своей женой. Но про цемент ничего не помню… а про уголь там точно нет!
— Не слушайте вы их! — почему-то перейдя со мною на «вы», звонко выкрикнул Кир. — Мы тут за духовное возрождение боремся! Духовное — и только!
— Ну, духовное, ясно дело… но с наполнением, — смущенно произнес Ездунов.
— Так если ты готов… — МБЧ радостно глянул на меня.
— К чему?
— Ну, духовно возрождаться. Сам-то ты хочешь?
— …Да.
— И когда думаешь?
— Как это можно знать? — спросил я.
На это МБЧ нетерпеливо махнул ладошкой:
— Херня! Петро, у тебя все готово?
Чубатый Петро, мой давний друг по застенку, ретиво вскочил:
— Все готово, Марат Иваныч! — Он нырнул по локоть в свой пузатый портфель и вдруг выхватил оттуда… какую-то портянку и гордо продемонстрировал. Ужас поднимался почему-то снизу вверх и достиг лица. Оно как-то одеревенело… Полотенце! То самое, которым мне умелец Гера-уголовничек делал «компресс», после чего меня долго было не узнать. Но зато потом было Дуновение… Универсальный метод? Я глядел на короткое вафельное полотно… даже выпуклости моего лица сохранились! Стереоплащаница.
— Это теперь главный имиджмейкер тут… Работайте! — МБЧ деловито вышел.
Петро подошел ко мне с некоторым стеснением и одновременно — гонором.
— Вам, наверное, не нравится, что это мы, опять мы, всюду мы… Но если серьезно глянуть, то кто ж еще?! — Он поднял полотенце. — У нас же хранится все! Где-нибудь еще, вы думаете, сохранилось бы это, да еще в таком состоянии? — Держа за кончик, он слегка повертел изделие, демонстрируя выпуклости. — Даже сам Сахаров признавал, — с гордостью добавил он, — что наша организация — наименее коррумпированная. А информации у нас уж побольше, чем у прочих! Так что кому же, как не нам? — Он умолк, все еще слегка обиженный. Возле нас сгрудились участники совещания. Вот — два приятных молодых интеллигентных бородатых лица. Вселяют буквально надежду!
— Мы восхищаемся вами!
— А… кто вы? — смущенный таким успехом, спросил я.
Познакомились. Степан Шварц и Иван Шац, умы из Костромы. Стали рассказывать, как еще в самое темное время, в гнусном-прегнусном НИИ, под тайным покровительством академика Мамкина ночами работали над тем, что строжайше марксизм запрещал, — соединяли духовное с материальным. Тогда им, ясное дело, не дали развернуться. Теперь тоже, и материальное обеспечение уже не то, и к духовному интерес у населения угас, но они упорно продолжают работу, даже в этих скромных условиях проводят опыты, и кое-чего уже удалось добиться. Во-первых, вывести в колбе ушастую змею-козюльку, почему-то на редкость ядовитую (видимо, тяжкое наследие ВПК), а также воспитать плеяду говорящих ежиков, которые непрерывно молотят всякую чушь. Но… опыты продолжаются.
Искренне поздравил их.
— Разрешите… с вами сфотографироваться? — произнес Степан Шварц.
— Ну зачем же, — проговорил я, — у меня все, собственно, в прошлом…
— За нами будущее! — шепнул мне Шац.
— Ну… пожалуйста. — Я приосанился.
— Только у нас просьба…
— Да.
— Не могли бы вы… в этом быть? — Иван кивнул на повязку в руках Петра.
— …В этом? — Я вздохнул.
Так вот их, оказывается, что волнует! Не лично я, а моя «ролевая функция» — так, кажется, это называют? Но ради них, молодых романтиков, на все пойду.
— Ладно, давайте… Только, наверное, можно не мочить? — спохватился я.
Петр уже мочил повязку в фонтане.
— Ну как же не мочить-то? — воскликнул счастливый Петр. — Сухая она на вас и не налезет. Только мокрая! После, ссыхаясь, стягивается. В этом вся идея!
