Новый мир, 2000 № 10 - [128]

Замечательно откомментирована и «можжевеловая»: «Можжевеловая водка — джин» (СП, стр. 202). В новом издании — то же самое, однако к старым ошибкам добавились новые: оказывается, джин «в СССР импортировался в основном из Венгрии» («Вагриус», стр. 454). Однако «можжевеловая» — это и не водка, и не джин, а «горькая настойка». При изготовлении джина кроме можжевеловых ягод «используют кориандр, дягиль, апельсиновую цедру, ирисовый корень, кардамон и др.» («Заздравная чаша»: Атлас вин, крепких и слабоалкогольных напитков мира. Справочно-энциклопедическое издание. М., 1996, стр. 158). Русский «Джин Балтийский» «приготавливается на ароматных спиртах можжевельника обыкновенного, имбиря, черносмородинного сока и на апельсиновом и лимонном маслах» (там же, стр. 159). При изготовлении других сортов отечественного джина использовались также семена укропа, солодковый корень, анис, тмин и др., в то время как при изготовлении «Настойки горькой Можжевеловой» используются кроме можжевеловых ягод еще и малина, дубовая стружка и некоторые другие компоненты, не используемые при изготовлении джина.

Комментируя закуски к водке, Власов утверждает, что «овощные голубцы» делаются из мясного фарша (СП, стр. 101). Это противоречит здравому смыслу, источникам и делает текст Ерофеева абсурдным, поскольку мясные продукты как раз и подаются к водке, а в поэме герой почему-то с грустью и тоской принимает их в дар. Между тем «овощные голубцы», в соответствии с советскими пищевыми стандартами того времени, относились к диетическому лечебному питанию и официально рекомендовались при болезнях печени, желчного пузыря, почек и гипертонии («Кулинария». М., 1955, стр. 867–868, 879). Овощные голубцы представляют собой вареный рис и морковь, завернутые в вареный капустный лист. Во-первых, использование диетического блюда в качестве закуски к водке уже создает юмористический эффект; во-вторых, все перечисленные выше внутренние органы как раз в первую очередь и страдают при приеме больших доз алкоголя, что делает подобную еду в данной ситуации еще более смешной; в-третьих, ни вареную капусту, ни вареную морковь, ни вареный рис не принято подавать к водке — это не самая подходящая закуска. Противоречие выпивки и закуски глубоко закономерно в контексте противоречивых событий поэмы, раздираемого противоречиями героя и т. д. В новом издании эта ошибка исправлена, «мясной фарш» удален, но, кроме упоминания капусты, риса и моркови, этот фрагмент также не содержит никакой вразумительной информации («Вагриус», стр. 287).

Комментатору кажется, что бефстроганов, пирожное и вымя, предложенные главному герою, и есть реальное, обычное, «стандартное меню недорогого вокзального ресторана» (СП, стр. 22); в новом издании этот пассаж остался без изменений («Вагриус», стр. 158). Видимо, в какой-то момент Власов начал смотреть на реалии прошлого через призму текста поэмы: ерофеевская художественная модель начинает заслонять реальность его воспоминаний. Впрочем, некорректная попытка комментатора поставить знак равенства между Текстом и Бытом не нуждается в критике.

Комментируя лексику, связанную с темой питья, Власов утверждает, что Ерофеев не совсем корректно употребляет слова: «правильнее не декохт, а декокт» (СП, стр. 5). В новом издании в тексте поэмы вместо «декохта» поставлено слово «декокт», поэтому из старого комментария просто изъяты все упоминания «декохта». В лучшем случае этот комментарий недостаточен. Можно отметить, что в русский язык слово «декохт» пришло непосредственно из латинского decoctum — «отвар, декокт» («Латинско-русский словарь». М., 1986, стр. 224). Ср. также польское dekokt, немецкое Dekokt и итальянское dekotto. Слово декохт (декокт) встречается (причем неоднократно) не только у Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, Б. Л. Пастернака (СП, стр. 5), но и у многих других русских писателей. На протяжении уже трех столетий это слово встречается в самых разных формах: декохт, декохто, декохтум, декокт. Используемая Ерофеевым форма этого слова вполне традиционна для литературы прошлых столетий: слово «декохт» было распространено уже в XVIII веке. Известны были декохты простудный, потовой, возбудительный, грудной, кровоочистительный (ср.: «Вылечился, употребляя взварец или декохт, составленный из сухой малины, меду… и инбирю» — «Словарь русского языка XVIII века. Вып. 6. Л., 1991, стр. 80–81»). Во многих словарях XX века оно уже отмечено как устаревшее (см., напр.: «Толковый словарь русского языка». Т. 1. М., 1935, стр. 677; «Словарь современного русского литературного языка». Т. 4. М., 1993, стр. 129). Правильнее считать это слово не устаревшим, а редким и сугубо литературным, поскольку в разговорной речи оно не встречается.

Поскольку «декокт» — это «отвар из лекарственных растений» («Словарь иностранных слов». М., 1984, стр. 150), то, кроме всего прочего, Веничка совершенно уместно использует это слово, хотя здесь и присутствует перенос значения. Ведь «Горькая настойка Зубровка», употребляемая героем «в качестве утреннего декохта», действительно содержит травяной экстракт, и герой употребляет ее как лекарственное средство против похмелья. Но комичность ситуации заключается в том, что Веничка использует в качестве лекарственного «декохта» не отвар, а настойки, причем в совершенно не «лекарственных» дозах — всего не менее 800 грамм зубровки, кориандровой и охотничьей. Конечно, употребляемые героем дозы соответствуют реалиям советской жизни, но реалиям «пьянства», а не «лечения»: в нашей стране использование лекарственных препаратов для лечения похмельного синдрома не слишком распространено. Похмелье у нас воспринимается не как болезнь, а как одно из состояний сознания и, если угодно, символ — вроде расстегнутых пуговиц, немытой посуды, рваных джинсов или чересчур открытого взгляда. А рваные джинсы не штопают — это объект художественный.