Словом, по тактике я выставляю себе двойку с минусом, зато по стратегической выдержке — твердую пятерку. За все эти беспросветные месяцы я так ни разу и не позволил самоуслаждению восторжествовать над делом. И в конце концов мимо меня проплыл по реке труп моего врага, который к тому времени уже не был моим врагом, потому что давно ничем не мог мне повредить. А если бы мог, я бы порадовался его смерти. Тот факт, что Антонюк, разъевшийся до габаритов товарища Жданова, чуть ли не три дня простоял раком на дачной грядке, пока его не начала трепать за седалище соседская собака, — это, конечно, уже излишество, но в целом я сегодня смотрю на эти вещи по-сталински: нэт человека — нэт проблемы. Смерть слишком просто достается каждому, чтобы считаться серьезной заслугой.
Вру, вернее, хвастаюсь — будь он даже опасен, я все равно ощутил бы брезгливое сострадание: ну что, много ты выгадал, избрав жизнь скота, а не человека?
Наверно, я перенес бы тогдашнее унижение, разочарование раз в миллион легче — я бы валял ваньку, сшил бы себе бухгалтерские нарукавники, — если бы пребывал среди друзей, как привык, — вернее, я привык считать друзьями всех, кто не демонстрировал особо сволочных наклонностей. Малознакомые люди казались мне более достойными, чем я: о себе я кое-что знал, — так что если кто-то не выражал мне симпатии, я всячески старался ее выслужить. Я и приходил-то раньше всех — канцелярские крысы всегда должны быть под рукой, — лишь в эти час-полтора меня удостаивала подробностей из жизни своего восьмилетнего сынишки вторая по аккуратности дама. Я всячески старался выказать, какой я общительный и отзывчивый (я такой и был), но она строго пресекала мои попытки поведать что-то и о себе. Ее сынуля, например, стирает пятнышки со штанишек следующим образом: трет испачканные части друг о дружку. «Угу, угу, — радостно стараюсь я раздуть хотя бы такое пятнышко общности между нами, — я тоже всегда так делаю!» — «Все так делают», — строго обрывает она.
Нет, активных антисемитов и на орловщине была обычная процентная норма — остальные просто составляли замкнутый клан, не нуждающийся в чужаках. К Орлову приходили самые обычные ребята и превращались в ксенофобов по вполне будничной причине: все они со временем начинали чувствовать, что занимают не свое место, что при свободной конкуренции в университетских доцентах и тем более профессорах из них удержалась бы, дай бог, четверть — следовательно, приходилось провозглашать главенство национально наследуемого над происками лично приобретаемого. Особо впечатлительные даже начинали просматривать газеты насквозь и обнаруживать, что реформе здравоохранения на обороте страницы соответствует отрубленная голова. Ну а те, кто чувствовал себя состоятельным по международным стандартам, как правило, и патриотами были умеренными.
Но до этих тривиальностей мне еще предстояло брести и брести — домашнее же воспитание говорило: если тебя не любят, значит, ты плохой. И я старался быть хорошим. Однако угодливость еще никому…
Похоже, сослуживцы меня и уважать-то начали, когда я перестал в них нуждаться, а когда я наконец решился уйти в лакотряпочники, меня уже почти любили и я уже почти отвечал взаимностью. Но глубь оставалась холодной и настороженной, как в те месяцы, когда я непроницаемо здоровался, непроницаемо управлялся с полставками и командировками, на придирки товарышша ехрэйтора отвечал вежливой издевкой, слишком тонкой для такой скотины, но распознаваемой им по невольным усмешкам зрителей, затем перемещался в библиотеку, просматривал журнальные новинки и просто обчитывал все вокруг своего шедёвра — все новые темы, требующие немедленного развития, перли ковром, как опята. Мои статьи уже печатались в самых престижных наших журналах — я почти не вздрагивал, обнаруживая в ржавом почтовом ящике солидные столичные конверты, — Антонюк уже говорил за моей спиной: «Мы укалывам, а ён статейти шлепаить». Но я все равно в душе завидовал тем, кто вкалывает вместе со всеми, на ком держится институт, кто получает указания от Орлова, в ком нуждается государство, кто катается в командировки на закрытые объекты, кто озабоченно произносит слова «допуск», «отчет», «заказчик», «протокол согласования»…
Вожделенный труд со всеми сообща явился мне в облике опять-таки карикатурном — Орлов вместо спутников, реакторов, лазеров и квазеров повесил на меня ненавистный мне экономический договорчик: сетевое планирование, составление расписаний каких-то там подразделений унылого п/я неподалеку от унылой, как Ахерон, Черной речки, где тогда не было даже метро. Правда, мне наконец выдали «допуск» (мысли не мелькнуло, что этим я закрываю себе отъезд, — мне здесь хотелось сделаться полноценной личностью), у проходной я ежедневно выписывал «пропуск»… И я сумел построить правильные отношения с самым главным их плановиком и, что не менее важно, с его молодящейся секретаршей, на договорные денежки прилично разобрался в теории графов, под видом изучения опыта скатался в Тбилиси и в Новосибирск и произвел на тамошних спецов впечатление своим алгоритмом…
