А уж дальше, после Распутина, понятно, — только хуже (хотя вроде уже некуда): «Годы революции», «Красное на белом», «Убийца кулак», «Террор», шпионы, «железный занавес», «великая спячка», долларовая Россия… Я и свое плохое могу добавить — и из семейных преданий, и из собственного опыта. Но вот чего я опять-таки не понимаю: почему российские беды и несчастья вызывают не горечь и сочувствие (нормальные общечеловеческие волнения души), а насмешку и издевку? Почему о командире женского батальона, защищавшем Зимний (отчаянная, но весьма достойная попытка женщин внести свою лепту), почему о ней нужно рассказывать постельные сплетни? Почему можно похлопать Анну Ахматову по плечу — мол, декаданс «в черном шелку», — что за странная фраза: «Молчала с 1922 по 1940» — слава Богу, уже известно, что не молчала, а писала — да как! Почему в комментарии к фотографии Пастернака нужно писать о звонке Сталина (американский читатель, который о Пастернаке-то знать не знает, так и решит: перезваниваются, мол, друзья-приятели и решают между собой, кого сажать, кого — миловать)?.. Почему спортоманию Советской России 30-х годов не без оснований сравнивают с немецкой, но молчат о такой же американской? Ведь лепка «человекобогов» — не столько показатель фашиствующего режима, сколько всеобщий «загиб сознания» объязычившейся цивилизации XX века…
Нет, мне приходится отказаться от мысли о наивности и простодушии создателей альбома. Дело отнюдь не в дилетантстве — компиляция истории целой страны требует особого рода профессионализма. Нужно уметь из фактов и документов склеить собственную версию ее бытия — да так, чтобы комар носа не подточил. Вот свежий пример — фоторепортаж о встрече нового тысячелетия из весьма приличного журнала «Тайм»: в Италии молится Папа Римский, в Англии — королева, в Африке — тоже какой-то со свечкой стоит, на островах Тумба-Юмба очень мило рожают детей, — весь мир умиляется. А вот в России на Красной площади группа военных разливает по стаканам. Что Новый год во всем мире встречают именно шампанским, а не кефиром — это остается за кадром; в объективе фотографа — пьющая группа военных на главной площади страны, грозный хмельной враг. Очень профессиональный фоторепортаж. Именно таким образом в советские времена учили нас, студентов факультета журналистики, вносить идеологическую пропаганду в массы. В дядю Сэма-то со времен Маяковского никто в России уже не верил, а вот показать какого-нибудь убогонького на фоне Рокфеллер-центра — самое милое дело (кстати, узнала недавно, что мой бывший преподаватель по партийной печати, секретарь парткома факультета, гнавший меня из университета за «идеологическую незрелость», ныне преподает… в некоем американском колледже. Рекламу).
И поверьте — грустно от всего этого. Ну что, разве неправда — безумный лопочущий Ленин? — Правда. Разрушенные церкви и раскулаченные крестьяне? — Правда. Зажравшиеся партийки и хмельные поэты? — Тоже правда. И национальные погромы в Грузии и Средней Азии, и стрельба в Молдавии и в Останкине в 90-е — тоже правда. Пьяный Ельцин и Чечня, милиция с дубинками — и морда озверевшего ветерана, столетняя бабка, тупо стоящая на избирательном участке, — еще один правдивый образ, теперь уже выборов 1993-го, продажа женских кос, двойник Ленина со стриптизершей, детская тюрьма в Казани — такой увидели сегодняшнюю Россию создатели альбома. Все это вижу и я. Но не только это. Потому и выводы мы делаем разные. Вот что нас отличает — контекст. Вне контекста любой факт, и визуальный тоже, — мертв, он не может свидетельствовать. И камера фотографа, снимающего толстые зады участников крестного хода и бесноватых перед Распятием — «религиозное обновление» перестроечной России, — эта камера лжет. Потому что кадр отсек контекст — лица верующих и лики икон. Надежду и готовность поднимать страну. Когда безумие паралитика Ленина выдается за состояние души целого народа — это и называется подтасовкой фактов. В результате чего возникает страна безумцев и злодеев, убийц и проституток. А люди работающие, думающие, созидающие исчезли. Естественно, что и венчает такой «русский век» фотопортрет четырех алкоголиков — «русская свадьба»: приснославные водка да соленый огурец. Надо отдать должное «документальному» кадру — стерляди и икры на столе нет. Но есть страшный черный оскал беззубых ртов. Есть образ страшного, обугленного народа. Образ врага.
Да-да, знакомый американцам прошлых поколений образ русского врага. Впрочем, времена таки меняются. Меняется и образ: враг больше не опасен. Прав, прав Евгений Евтушенко, замечающий в своем предисловии: русские не могут соревноваться со своим главным врагом — Америкой. Только давайте все-таки уточним, кто чей враг. Что-то давненько, с советских времен, я не встречала толстяка Сэма с дурацкой сигарой на губе — в России давно уже поют иное: «Америка, Америка…» Да и что в Америке плохого? Живут себе люди, честно работают, богатеют, детей рожают, экологию защищают, книжки покупают — «Русский век», например. И я представляю, что они себе думают… А думают они после таких альбомов: гиблое место эта Россия; и при царях — гиблое, и при социализме, и при капитализме — темный народец, с червоточиной, порочный. От такого — вред всему миру. Так связалась «земля Романовых» с долларовой Россией.
