В темноте слышно долгое прохождение кем-то невидимым длинного ряда невидимых дверей. То есть это шаги — довольно тяжелые, решительные, грубые — в сочетании со всем разнообразием звуков, которые способны издавать очень разные двери при их отпирании-запирании. За этим кем-то мы следуем одним лишь своим изнывающим слухом, но вот наконец включаются и наши глаза: мы вышли на свет.
Теперь мы стоим за плечом этого «кого-то» (по виду сзади довольно массивного), он перекрывает почти весь проем узкого темного коридора, который заканчивается, как карандаш, белым наконечником: это кухня.
Постояв, спина направляется туда. В двух-трех просветах между спиной и стеной коридора мы успеваем увидеть кое-что в кухне: телефон на холодильнике, длинную темную прядь, узкий локоть, легкий халат.
Войдя в кухню, спина встает к нам окончательно спиной. Она закрывает кого-то маленького, словно бы пойманного, зажатого между ней и дверью, которая застеклена в верхней части и ведет из кухни наружу. Оттуда, сквозь щели белых металлических жалюзи, льет ясный и мягкий свет летнего утра. Попадая в кухню, свет дает арестантскую тень. Эта застекленная дверь выхода находится на одной оси с входной дверью в кухню — и с темной кишкой коридора, — имеется в виду его последний отрезок.
Спина (прекрасный разворот плеч) одета в модную футболку. Руки неторопливо расстегивают ремень на джинсах. Крупно: видение мужских ягодиц в плавках. Крупнее: видение мужских ягодиц без плавок. Неэротично. Некомично. Ни даже «неприлично». Несмотря на формальную безупречность линий, человечье седалище выглядит нелепо. Точнее сказать, глупо, грубо и беззащитно. Мясо мясной лавки — временно с кожей. Шуршанье бумажкой (оберткой кондома).
Совокупление. Деловитые, монотонные поступательные движения ягодиц. Полная иллюзия туповатого трудолюбия. Так, видимо, полезней для обмена веществ этого большого здорового организма. Вместе с тем: слепая беззащитность человечьего (хотя бы даже атакующего) мяса. Черт его знает, когда это кончится! Трудно смотреть… Затянуто… Хватит! Вот идиот, котлету он отбивает, что ли? Человеческое беззвучие; звуки голой механики. Хватит же наконец! Да нет, это, видно, надолго…
Он (внезапно). Боже, что мы делаем?!
Она (эхо с восточноевропейским акцентом). Что?
Он. Что мы делаем?! Джизус!!
Она (паралич страха). Что? Что? Что-нибудь не так?
Он. Боже! Боже! О, Боже мой! Как это возможно?!
Она. Но что? Что случилось? Ради Бога!
Он (полноценный стон). О-о-о-о-о-о!!!
Она. Но что, что не так? Скажи словом! Что? Ну что, ради Бога? Хоть одно слово!
Он. Дура.
Она. Но что…
Он. Я сказал!!
Она. Но что…
Он. Дура! Дура! Ты — идиотка!
Она. Боже, умоляю тебя… объясни… что не так… скажи… что…
Подобного рода общение протекает в следующих декорациях. Слева (в стиле WC, мясоразделочного цеха, анатомического театра) — стена, сплошь облицованная ярко-белым кафелем. Справа, начиная от входной двери, стоят мусорный бак и белый холодильник с телефоном, которые мы пока только и видим, поскольку спина полностью перекрывает «перспективу», а щель кухни, будучи продолжением коридора, так же противоестественно узка. И по этой же причине женское существо, дающее о себе знать лишь голосом, тоже для нас невидимо. Ну разве что прядь волос. Подростковый локоть, край халата. Хотя при первой же реплике (см. выше) мужское существо резко отталкивает существо женское, все равно увидеть это существо из-за спины мужчины мы не можем.
Он (резкий жест вправо). Это что?!
Она. Что — «это»?
Он. Это — что?!
Она. Где? Это?..
Он. Да! Это! Вот это! На плите! В кастрюле!
Она. Это?.. Макароны…
Он (передразнивая ее восточноевропейское «р»). «Ма-ка-ро-ны»!..
Она (скорее обессилев, чем испуганно). Что не так?..
Он (свежий прилив ярости; напирая на «не»). Это не «ма-ка-ро-ны»! Не «ма-ка-ро-ны»! Это паста! Паста! Понимаешь ты?! Пас-та!
Она. Я знаю, что это называется у вас паста, уже знаю… Но у нас паста — это другое! Даже паста — другое, а ты хочешь!.. Разве я виновата?! (Разнообразная комбинация всхлипов.)
Он (ядовито). Что же паста — у вас?
Она. У нас это вот… что. (Полка; палец, робко тычущий в тюбик.) Чем зубы чистят…
