Новый губернатор - [23]

Губернатор смерил его глазами с ног до головы.

— Как вы думаете, г. губернский прокурор: достало бы у вас духу острить, если бы вы были на его месте? — спросил его превосходительство в сильном негодовании. — Гораздо будет лучше для вас, — прибавил он энергично, — когда ваши остроты будут произноситься в другом месте, везде, где им угодно, но не здесь, где я желаю видеть только, как вы исполняете вашу прямую обязанность.

Падерин вспыхнул как порох.

— Я, ваше превосходительство, отдаю отчет в своих обязанностях… только, — начал было он заносчиво.

— Вы хотите мне посоветовать, — перебил его губернатор еще энергичнее, — чтобы я написал обо всем, что я здесь слышу и вижу, министру юстиции? Очень благодарен вам за такой умный ответ, г. губернский прокурор, и на днях же воспользуюсь им, если вы даже и не сделали этого!

Теперь только спохватился Падерин, что занесся слишком далеко, но уже было поздно.

— А, господа! — продолжал его превосходительство с поразительной нравственной силой в голосе, хотя и очень тихо, обращаясь разом к смотрителю и прокурору, — так вы думаете, что острить — значит служить? Я постараюсь в самом скором времени разуверить вас в этом!

Губернатор холодно-вежливо поклонился им и хотел уже выйти, как вдруг вспомнил о жаловавшемся ему арестанте и на минуту вернулся.

— Насчет тебя, братец, я справлюсь и распоряжусь… Будь спокоен, — сказал ему его превосходительство. — А вы пеняйте уж сами на себя, когда не хотели сказать мне правды, — прибавил он уже несколько строго, обращаясь ко всем остальным арестантам, и вышел, не дожидаясь их ответа.

Неистово болтавший руками смотритель и значительно притихший губернский прокурор торопливо последовали за ним, не успев или позабыв даже погрозить пальцем слишком еще неопытному и потому слишком смелому арестанту.

У ворот острога, поджидая, пока подадут лошадь, губернатор очень вежливо извинился перед губернским прокурором, что задержал его так долго, и прибавил, что не может его больше задерживать, чем тот и воспользовался в ту же минуту, — уехал.

— Никаких особенных приказаний не будет-с, ваше превосходительство-с? — спросил у Павла Николаевича, прислуживаясь, смотритель, когда тот готов был садиться в свою пролетку.

— Потрудитесь, г. смотритель, приготовить к сдаче ваши дела!.. — сказал ему только холодно-вежливо губернатор, раскланялся, сел и поехал.

«Ведь надо же было подвернуться этим казусам, да еще, как нарочно, всем вдруг! И где же это видано, не понимаю я, чтоб такую давать поблажку эдакому, можно сказать, бесчувственному каторжному народу!..» — болезненно завертелось в голове смотрителя, когда отягченный последними словами губернатора он стоял как вкопанный у ворот и бессмысленно провожал растерянными глазами быстро удаляющуюся пролетку его превосходительства.

Но… теплое чувство давно неиспытанной признательности осветило в этот день не одну загрубевшую, помраченную страстями душу, и не один хороший вздох нарушил в эту ночь мертвую тишину угрюмых стен острога…

XI Частный пристав второй части улыбается

Вызвали ли все эти «невеселые картины» в губернаторе расположение к более веселым сценам или он уже намерен был окончательно испортить себе это утро, — как бы то ни было, его превосходительство приехал из острога прямо в полицию — именно во вторую частную управу. Губернаторская пролетка подъехала к ее парадному крыльцу так скромно, что даже само это «всевидящее око» второй части не узрело или не распознало на этот раз приезда хозяина губернии. На одной из ступенек крыльца сидела какая-то женщина с ребенком на руках и плакала. Его превосходительство как будто за этим именно только и завернул в эти стороны, чтобы услышать плачущую: он как встал с своей пролеткой, так и обратился прямо к ней…

— О чем ты плачешь, голубушка? — спросил ее губернатор.

Ласковый тон и приветливый вид незнакомого молодого чиновника сразу расположили плачущую к откровенности.

— Да вишь, ваше высокоблагородие, мужа моего тут посадили, так вот уже четвертый день пошел — не выпускают, — ответила она слезливо.

— Почему же не выпускают?

— Да три рубли, говорят, — принеси…

— Кто говорит?

— Частной-от сам…

— А за что взят твой муж?

— Он плотник, слышь; так другой, значит, товарищ, по работе, значит, пять рублев у него взаймы взял да полушубок взаклад оставил; а полушубок-то, слышь, воровским оказывается. А нам почему знать, ваше высокоблагородие, товарищу как откажешь: тоже пригодится, поди, когда…

— Какие же это три рубля просит с тебя частный пристав?

— Выкупу, значит…

— Как «выкупу»?

— Ну, значит, что он его домой отпустит… Нам где их взять, ваше высокоблагородие, три-то рубля; вон теперь полушубок-от отобрали, — с деньгами-то, значит, теперь прощайся…

— Ты, голубушка, воротись и подожди меня там, хоть в передней: я справлюсь о твоем муже, — сказал его превосходительство, торопливо поднимаясь на крыльцо.

Когда он исчез за дверью, женщина подошла к его кучеру.

— Это какой же чиновник-то приехал? — спросила она.

Женщина как стояла на месте, так и осталась тут на несколько минут с разинутым ртом.

Между тем виновник этого изумления вышел уже в переднюю. Комната эта была и тесна, и грязна, и темна, да еще вдобавок битком набита всяким народом, чаявшим движения от (не разб.) неповоротливого частного пристава, так что присматривавший за ним кривой полицейский солдат совершенно терялся (не разб.), как некогда наша земля в хаосе, пока какое-нибудь начальство не вызывало его из этой тьмы своим появлением в ней. На этот раз, однако ж, и сам губернатор, как лицо еще новое и, следовательно, темное для него, не мог совершить своим небросающимся в глаза видом такого вызова этой косой на один глаз тени; его превосходительство даже пальто свое пристроил собственноручно на вешалку. Некоторая часть публики, сидевшая за неимением скамеек, на грязном полу, равнодушно осматривала нового пришельца с ног до головы, не подозревая за ним и тени тех магических качеств, которые могли бы мгновенно поднять даже и ее на ноги, да еще, пожалуй, и удобную скамейку ей доставить; остальная часть, не сидевшая только потому, что у нее была одежда почище, занята была исключительно томительным ковырянием в носу или (не разб.) же томительным чесанием затылка и потому не имела даже времени рассматривать каких бы то ни было пришельцев: на физиономиях этой части публики лежала точно такая же истома, какая лежит на лицах усердно попостившихся людей, когда они идут исповедоваться.