Новый год в октябре - [3]

— Ты как… здесь?..

— Что значит «как»? — изображая ответный восторг, спросил он. — Я на работе… поскольку командирован к некоему Воробьеву.

Понятно. Как в Индии? — Она сдернула с головы колпак, вытащила заколку, рассыпав по плечам тугие черные пряди волос, и сразу стало той, прежней Таней — знакомой, близкой, но первое чувство отчуждения и скованности осталось и, подавив непринужденность, заставляло теперь вести тягостную игру в приветливую разговорчивость.

В Индии? — Он пожал плечами, не зная, как бы скупее и точнее выразить пестроту одна за другой вспыхивающих в памяти картин. — Нормально… Бусы тебе привез. Из аметиста.

Скованность нарастала. Главные темы исчерпались, и сейчас предстояло найти другой пунктик беседы, причем найти срочно, иначе, оборвав якоря, выплывет утопленницей прискорбная истина: если любовникам не о чем говорить, значит… И тут он понял, что настроение обремененности, охватившее его в первые минуты, не было случайным, что зря он зашел сюда, как и вообще зря когда-то связал себя с этой женщиной, ставшей сродни неотвязной, дурной привычке, бросить которую столь же необходимо, сколь и трудно.

Никогда ему не было по-настоящему легко и хорошо с ней, да и как могло быть такое, если между ними стоял его друг — ее муж; и оттого чувствовал себя Прошин подонком, воришкой, тем более знал, что не страсть и даже не увлечение стянуло их путаным, мертвым узлом, а ее слепая попытка освободиться от привычки к нелюбимому мужу и его довольно несложный расчет в обзаведении удобной любовницей без надежд и претензий.

Пауза становилась невыносимой, до горечи смешной, трясина ее готова была сомкнуться над их головами, и глаза Тани, поначалу блестевшие радостью, скучнели в досаде, что, кольнув самолюбие Прошина, ослабило в тот же миг и обруч дурацкого онемения.

А как Андрей? — спросил он, устало потерев пальцами веки.

Сегодня в командировку. Во Францию. Вы с ним везучие в смысле заграниц.

Может… я приеду?.. — спросил он, принимая отсутствующий вид.

Так было всякий раз: договариваясь о свидании, он невольно робел, не веря в ее согласие, и потому спрашивал неопределенно, вскользь, с некоторым даже внутренним страхом, готовый в любой момент отшутиться…

Заезжай, — безразлично кивнула она, и, ощутив в ее состоянии нечто схожее со своим, Прошин мягко привлек ее и с той же затаенной опаской коснулся губами щеки.

«А девочка стареет… Морщины».

— В двенадцать… — уточнил он, тут же прикинув, что потом по телефону, на расстоянии, можно легко от встречи и уклониться…

Кажется, все… Ан нет; надо опять найть два-три заключительный слова, но слов нет, и снова пауза.

— Я страшно тороплюсь, — пробормотал он. — Проводи к Воробьеву, а то в ваших казематах заблудишься — не доаукаешься.

Шли молча. Тускло блестели пятаки плафонов на потолках, из лабораторий доносились голоса, звон пробирок, шум воды; мелькали в полумраке коридоров белые пятна халатов…

Ну вот… пришли. — Она сунула руки в карманы халата и опустила голову, словно чего-то выжидая.

Новая задача — прощание. Деловито бросить «пока» — некрасиво; играть в искренность дикий, неимоверный труд… Хотя вот прекрасный вариант…Он приподнял ее подбородок, ласково и твердо посмотрел в покорные, любящие глаза… Они быстро и осторожно поцеловались, тут же смущенно отступив в стороны — в больничных стенах любовные лобзания выглядят по меньшей мере нелепо… Прошин, храня улыбку, нащупал за спиной ручку двери.

Стеснение прошло, настроение подскочило до сносного, скользнула даже мыслишка все-таки заехать к ней вечерком, а там будь что будет; главное — расстались и расстались хорошо, душевно!

Все, — почему-то шепотом произнес он. — До вечера.

Таня пожала плечами.

---------------------

то обеспокоенным, дерганным, каким, каким показался Прошину с утра.

Милый Сережик, — ангельски улыбнулся Прошин, усаживая его в кресло и наполняя фужеры. — Весь день меня удручал вопрос: почему ты так странно ко мне изменился? Что за тон? Я просто убит… — Он подождал, пока тот выпьет вино. — Что с тобой? Или снова влюбился? Кто же эта нью-фаворитка, если не секрет?

Воронина, — с насмешливым вызовом сказал Глинский.

Так, — посерьезнел Прошин. — Дожили. У вас что — действительно любовь?

Ну. Что-то не нравится?

Не нравится, — тихо ответил Прошин. — Ни хамские твои манеры… — Ни то, что некая дура заразила тебя, полагаю, мировоззрением…идиота-идеалиста. Чем, собственно, она была мне всегда… Вот откуда ветерок, понял. Да это же чушь, Серега, что ты! Хотя… — Он досадливо отвернулся. — В данный ситуациях не переубедишь. Тормоз рассудка срабатывает с роковым запозданием. Но все же попробуем нажать на него извне. Итак. Положим, ты женат! Вообразим этакое несчастье… А что значит семья? Это либо борьба, либо подчинение одного человека другому. Сейчас ты скажешь жалкое слово: а гармония? Я отвечу. Гармония — состояние неустойчивое, противоречащее закону жизни, закону развития. Люди стараются доминировать друг над другом всегда, подчас бессознательно — это основа человеческих взаимоотношений. А Наталья, по моим подозрениям, кроме того, с дурным бабьим комплексом: с одной стороны, ей хочется властвовать, с другой — подчиняться. Запутаешься!