Новый год плюс Бесконечность - [141]

Он вдруг узнал любовь как чувство, наиболее приближенное к истине, нежели десятки прочих. И не захотел уйти от него, а напротив — принял всем сердцем, с радостью и трепетом. Потому что нет горше предательства, чем измена себе. И Вадим сумел найти в себе силы, мужество и что-то еще, чтобы понять. А заодно и перечеркнуть всю свою нынешнюю жизнь; ведь если чудеса и возможны, то им тоже отмерен предел.

Блажен, кто не дает обещаний, думал он, пробираясь по заснеженным улицам, ибо разве в этом мире можно быть хоть в чем-то абсолютно уверенным?

Он лукавил с собою и знал это. Но теперь Вадим явственно, хотя и с немалым страхом ощущал в собственной душе маленький и покуда еще холодный кристалл истинного чувства. Этот холод, эта детская чистота, наивная, беспомощная и, наверное, бессильная, тем не менее встряхнули его душу, взнуздали ее, заставляя отныне держаться, прямо, стойко, уверенно. Отныне Вадим был в чем-то бесконечно прав; он чувствовал гигантские, космические масштабы этой правоты, и от этого было холодно и легко. Наверное, с таким вот чувством идут на казнь — с гордо поднятой головой, чувствуя, как разверзаются перед тобой врата той самой бесконечности, к постижению которой ты так и не приблизился.

Раз за разом он возвращался в ту случайную и роковую точку жизни, что звездочкой осветила ее шесть дней назад. Тогда Вадим был абсолютно уверен в своей любви к Анне. Пройдя целых пять странных, страшных, нелепых и грустных приключений, он уверенно, без малейшей тени сомнения, хранил это чувство. И теперь уже неважно было, что было ему поддержкой: здравый смысл, нежелание идти в чужом поводу, обычное для нормального мужчины чувство долга и ответственности, верность, наконец, и Анне, и себе?

И вдруг он сломался, раскололся в одночасье на мельчайшие частички, которые, радостно повинуясь могущественнейшему, всесильному закону чувств, немедленно сложились опять. Но теперь уже совсем иначе, создав иной узор судьбы, другие линии и пути. И самое удивительное, что Вадим ничего не мог с этим поделать, как если бы пытался дышать под водой: при малейшей попытке думать и дышать иначе, чем теперь, наступали удушье и страх. А затем — безудержное, всепоглощающее желание вырваться из чуждой, иной глубины к обретенному берегу. Только он теперь сулил ему жизнь и дыхание.

И поэтому в душе Вадима наряду со смятением и тревогой от предстоящего объяснения с Анной цвели спокойствие и тихая радость от ощущения истины и себя, принявшего ее как зарок, как обет, как воздух. Вадим не чувствовал, что чем-то жертвует теперь. Он шел под ветвями деревьев, нагруженных пушистым снегом, не замечая над собой неба, а под ногами — камня тротуаров. И впереди уже открывалась та самая улица, и где-то дальше вырастал за иными крышами, стенами и окнами тот самый дом. Ее дом.

Вадим вошел во двор и остановился.

Старые качели с опорами в виде небывало стройных, поджарых пингвинов безвольно повисли, скрыв под снежными белилами ржавчину и гнутые шурупы креплений. Деревянный кораблик распластался плоской рыбой в опалубках бортов, как на широкой селедочнице. Рядом примостилась невысокая горка с хищно сверкающим желобом для скатывания в круглое ледяное озерцо. Желоб был отполирован до блеска бесчисленными руками и пластмассовыми ледянками. Обломки санок были разбросаны вокруг как остатки кораблекрушения или бесполезные военные трофеи после жаркого боя. И в центре этого маленького дворового мирка стоял Вадим и смотрел на ее окна.

Он понимал, что проще и легче всего было бы, конечно, не прийти вовсе.

Может, это было даже честнее.

Но — неправильно.

Это было ложно и никоим образом не совпадало с ним нынешним.

И Вадим стоял и смотрел на ее окна, зная заранее все, что будет дальше. Дело только за временем. И если она не выйдет сейчас, он придет позже. Потому что у него, если честно, пока не было душевных сил подняться по этим последним ступеням, которые уготовило ему испытание Бесконечностью. Поскольку чувство правоты и силы — отнюдь не одно и то же.

Он попытался представить, как все произойдет, и ему это почти удалось: перед глазами медленно поползла белая кинолента двора и разноцветные пятна. Вадим закрыл глаза, и резкость, чуткость внутреннего взора усилилась.

Спустя какое-то время — течения минут он не ощущал — Вадим представил, как в знакомом окне должна дрогнуть занавеска. А затем откроется дверь подъезда, и к нему, на белый ковер утреннего двора выйдет она.

Вадим видел эту сцену почти наяву.

Нездешним и странным повеяло от облика девушки молодому человеку прямо в лицо. Точно космическим холодом потянуло — оцепенелой стужей полюса неузнавания, нечувствительности, отрешенности Его от Нее. За эти шесть дней что-то неуловимое гибельно коснулось обоих, разделив трагически несовпадающими границами; подобно линиям орбит крохотных планет, в кои-то веки пришедших к противостоянию, в котором еще не было знака «против», но уже не было и понятия «за».

Она остановилась, глядя на него испытующе, с опаской. А на него вдруг налетел ветер, мешая вздохнуть, поднять глаза, окликнуть. Но зато ветер был не властен над нею.