Новый аттракцион - [2]

Бывали, конечно, перестраховщики и среди редакторов, и в цензуре. Книги о пограничниках невозможны без пограничных собак, писать о собаках самое приятное дело, и читатели в особенности любят четвероногих хвостатых героев. Ну и позволил себе однажды Степан Радин, написал о старой овчарке, которую пристрелили согласно инструкции, потому что проводник ее демобилизовался, уехал, а ее оставил на заставе. Когда собака перестает работать, ее не содержат на казенный счет, и если не возьмет ее домой проводник, значит пристреливают совершенно официально. Был единственный, кажется, случай, когда слишком уж знаменитую собаку, задержавшую чуть ли не пятьдесят нарушителей, оставили доживать на пенсии по личному приказу самого председателя КГБ! Знал об участи собак-ветеранов Степан Радин всегда, но обычно не писал, а тут так повернулся сюжет, что взял да и написал. Эту всю главу редактор велел переписать набело, сказавши, что нельзя разводить пессимизм. Тоже технология: сначала писалось начерно, ближе к жизни, по-нынешнему - "чернуха", а потом герои облекались в белые одежды, становились добрыми и благородными. Степан Васильевич тогда даже поспорил, но без упорства, потому что сам понимал, что не нужно огорчать читателя чрезмерно голой правдой - стриптиз для правды неуместен, несоблазнительна правда без легких покровов. Увлекся, написал сгоряча, а когда рассеялся угар вдохновения, всё осознал сам. Осознал, главу переписал, но парня, который послужил прототипом героя, все равно осуждал в душе: ведь парень тоже всё прекрасно знал, и все-таки оставил на убой восьмилетнюю, дважды раненную в бою Альму. Альму в своей повести Степан Васильевич таким образом спас, описал ее мирную старость уже в гражданском доме - в надежде, что этот противный прототип прочитает и устыдится. Да и Альма в жизни была одна, а в книге она вышла пятисоттысячным тиражом очень популярная получилась повесть. Вот и вопрос, кто реальнее: одна живая Альма или пятьсот тысяч печатных Альм?!..

Степан Васильевич собак любил и любит. В новые времена любить собак стало трудно, потому что расходы на кормежку, которые раньше не замечались, теперь стали очень даже обременительны. И многие прежде добрые и душевные люди (у нас же, как всем известно, самый добрый и душевный народ из всех живущих на Земле!) попросту повыкидывали своих "четвероногих друзей", а равно и "братьев меньших"; больно смотреть на вчерашних домашних псов, отощавших, роющихся по помойкам, бегущих за прохожим, нечаянно погладившим их или бросившим угощение из объедков. И такая тоска в собачьих глазах, такая надежда.

Дома у Степана Васильевича с Валентиной Егоровной живет Дик, чистокровный пограничный пес, когда-то подаренный щенком после выступления Степана Радина в служебном питомнике. Дик уже старый, а после финансового краха пришлось ему решительно переменить рацион: всю жизнь Дик гурманствовал, обожал лишь говяжью печенку, но решительно брезговал свиной, отвергал не самое свежее мясо придирчивей любого товароведа и игнорировал советскую сомнительную колбасу, а тут надо было приучить его обгладывать почти голые кости, часто уже с тухлятинкой, которые продаются совсем уж по дешевке, да хлебать пустую похлебку с легким мясным запахом. Дик сначала смотрел на хозяев в недоумении, но они разговаривали с ним, всё объясняли, показывали, что едят сами, - и Дик понял...

Степан Васильевич лежал наедине со своими думами, пока Валя вышла погулять с Диком. По утрам обычно гуляет она, потому что любит вставать рано, энергия в ней бурлит с утра, а Степан Васильевич, никогда не ходивший к девяти на службу, привык залеживаться.

Но вот послышался ключ в двери, а потом шаги когтистых лап в прихожей - пришли.

- Ты подумай, Степа! - жена вошла в спальню, как была, в пальто. - Ты подумай, кто-то к нам на лестницу коробку со щенками подбросил. Это Дик их почуял, наверх меня потянул. Стоит коробка на самом верху, знаешь, перед дверью на чердак. Пятеро сидят, уже смотрят своими глазенками, головенками вертят. Ну какие подлые люди!

У Степана Васильевича с женой полное согласие в любви к собакам.

- Подкинули, сбросили с себя ответственность, - не могла успокоиться Валя. - Сами не утопили в первый момент, сами не пристроили - думайте, добрые люди! Чего будем делать с ними?

- Что же мы можем сделать?

- Ну, устроить куда-то. Там же и мальчишки их найдут, станут таскать на руках, заиграют, затискают, и просто дворники могут вышвырнуть. Для них это - грязь. Лучше бы людскую грязь убирали!

- А они хоть какой породы?

- Кто ж их разберет? Скорее, никакой. Светленькие, пятнистые. Лапки тоненькие, не как у Дика были, помнишь? Сам маленький, а каждая лапа как у львенка. Были бы породистые, их бы продавали за доллары, а не на лестницу подкидывали. Может, возьмем пока, будем пристраивать? И Дик не против, он их облизал. Да и нашел их сам, меня привел.

- Будем их пристраивать и никуда не пристроим, потому что безродные никому не нужны, всем породы подавай. А они вырастут, что тогда делать будем? Если маленьких не пристроим, то уж взрослые точно никому не нужны. И мы что, с пятерыми дворняжками останемся? Нам, прости, просто не прокормить.