Новые страдания юного В. - [15]
Собственно, в комнате больше ничего и не было — еще только его пневматическая пушка. Над кроватью висела. Я небрежно снял ее — без спроса — и начал вертеть туда-сюда. Навел мушку на эту парочку пляжную, на Дитера, на Шерли. Когда очередь до Шерли дошла, Дитер наконец-то задвигался. Схватил ствол и отвел в сторону.
Я спросил: «Заряжено?»
А Дитер: «Нет, но все равно. Всякое бывает».
Мне такие дедушкины афоризмы — хоть стой, хоть падай. Но я все-таки сдержался. Только приставил дуло к виску и щелкнул курком. Это его доконало: «Ружье — это тебе не игрушка! Уж на-столько-то котелок у тебя должен варить!» И как рванет пушку у меня из рук!
А я тут же свою тяжелую артиллерию в бой, старичка Вертера: «Друг мой! Человек — всегда человек, и капля данного нам рассудка — капля в море, когда бушует страсть и грань человеческая трещит. После когда-нибудь поговорим».
Старичок Вертер — он вот такой. Ему чтобы грань человеческая — и не меньше. Но Дитера я зато уложил наповал. Он имел глупость задуматься. Шерли-то вообще уже меня не слушала. А он имел глупость задуматься. Теперь я, собственно, мог и идти. Но тут Шерли начала: «Я быстренько что-нибудь соберу нам пожевать, хорошо?»
А Дитер: «Как хочешь. Только у меня дела еще есть».
Здорово он завелся. Сел за свой стол — и нос в книжки. А к нам — спиной.
Шерли: «У него через три дня вступительные экзамены».
Уж такой, видно, у Шерли день был невезучий. Как понесло, так и не могла остановиться. А я все стою у них там, как дурак. И тут Дитера прорвало. Он сказал ледяным тоном: «Ты ему остальное про меня можешь по дороге дорассказать».
Шерли побледнела как мел. Он же попросту нас обоих вышвыривал. В хорошенькую историю я ее втравил — и еще радовался, идиот. Шерли белее стенки стоит — а я, идиот, радуюсь. И тогда я пошел. Но Шерли выскочила за мной следом.
На улице я тоже додумался — взял и обнял ее за плечи. Шерли как пырнет меня кулаком в ребра, как окрысится: «Ты что, совсем чокнулся, да?» И галопом от меня.
Она от меня галопом, а у меня такой кавардак в голове — натощак не разберешься. Я, конечно, понимал, что пока мне дали от ворот поворот. А в то же время как будто хмельной какой был. Во всяком случае, не помню, как я очутился у своей берлоги. Стою, а в лапах кассета с пленкой — от старичка Вилли. Стало быть, я еще и на почту заглянул. Может, парни, с вами бывало такое.
«Дорогой Эдгар. Не знаю, где ты сейчас. Но если ты уже хочешь вернуться, то ключ под ковриком. Я ни о чем не буду тебя спрашивать. И с этого дня можешь возвращаться домой вечерами, когда захочешь. А если хочешь закончить обучение на каком-нибудь другом заводе — пожалуйста. Главное, чтобы ты работал, а не лодырничал».
Я где стоял, там и сел. Говорила мама Вибау.
Потом пошел Вилли: «Эдди, салют. Я просто не мог отбрыкаться от твоей матери. Просто не мог. Ты ее здорово срезал. Она даже хотела дать мне денег, чтобы я тебе послал. А насчет работы — может, над этим и стоит подумать. Вспомни Ван Гога и кого там еще. Чего они только не делали — лишь бы рисовать. Конец».
Я выслушал все это и сразу сообразил, что тут из старичка Вертера подойдет: «Теперь, Вильгельм, перенесу все. Вот была ночь!.. Я более не увижу ее. Теперь я готов; жду утра, алчу воздуха — и с восходом солнца кони…»
Вот идиотство — пленка кончилась. А другой у меня нет. Надо бы стереть кусочек музыки, но жалко. Выползать из берлоги за новой пленкой тоже неохота. Тут я себя в темпе проанализировал и установил, что во всем этом колхозе для меня уже никакого интереса нет. В Миттенберг я, конечно, не думал возвращаться. Еще чего. Но здесь тоже — пропал интерес, и все.
— Но ведь когда-то Эдгар все-таки начал работать — на стройке этой. В РСУ.
— Да, конечно. Я его тогда просто потеряла из виду. У меня было столько своих хлопот. Свадьба, знаете. Потом Дитер учебу начал. Германистика. Поначалу ему это нелегко давалось. Я стала работать по полдня, чтобы ему на первых порах легче было. Потом мы с нашим детсадом перебрались на новое место: старое здание снесли, тут строительство началось. Прогулочную площадку — рядом с Эдгаровым участком — тоже снесли. Нам надо было бы просто пойти в полицию и сказать, что в садовом домике живет человек без разрешения. Не знаю, помогло ли бы это ему.
Во всяком случае, тогда ничего такого бы не случилось.
— Можно мне еще спросить вас? Эдгар… вам нравился?
— Как нравился? Эдгару еще и восемнадцати не было, а мне уже за двадцать. И у меня был Дитер. Вот и все. Что вы имеете в виду?
Верно, Шерли, не надо все говорить. К чему? Я в жизни зря не трепался. Даже тебе не все говорил, Шерли. Да и нельзя все сказать. Если кто все говорит, его уже, наверно, и за человека считать нельзя.
— Вы можете не отвечать, если не хотите.
— Конечно, он мне нравился. Он такой смешной был. И трогательный. Заводной такой… я…
Ну, только не реветь, Шерли. Окажи мне эту услугу, не реви. Какой уж я такой особый был. Так, идиот просто, чудак, трепло, и больше ничего. Стоит ли из-за этого реветь. Серьезно.
— Здравствуйте! Я хотел бы видеть товарища Берлинера.
— Это я.
— Моя фамилия Вибо.
— Вы имеете какое-нибудь отношение к Вибо? Эдгару Вибо, который у нас работал?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…
Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.