Новые рассказы Южных морей - [15]

— Сегодня прекрасный день, — для начала сойдет все, что угодно.

— Великолепный день, — отвечает она.

Похоже, она образованная, и я должен дать ей понять, что меня это не пугает.

— Великолепно, когда есть свободное время, не правда ли? — говорю я. — И никаких забот.

— Совсем никаких? — спрашивает она. — Завидую.

— Не стоит, — отвечаю. — Я один из постоянно нетрудоустроенных трудоспособных. Богатых родственников не имеется.

— Да, плохо, — говорит она, потом смотрит на ручные часики и начинает полотенцем стряхивать с себя песок.

Я вижу, что она хочет уйти.

— Извини за настойчивость, — прошу я ее. — Мне просто захотелось поболтать с кем-нибудь для разнообразия, а то все только с собой да с собой.

Она перестает орудовать полотенцем и изображает на лице полуулыбку.

— Ясно. Я тоже иногда надоедаю себе до смерти.

После ее слов во мне сразу же поднимается раздражение. Как будто эта девица может понять, что я чувствую!

— Что тебе ясно? Можно подумать, что это тебя выпустили сегодня из проклятой тюрьмы.

Если она уйдет, значит, мои слова произвели на нее впечатление. Я жду, что в ее взгляде появится ужас или удивление, но, судя по ее виду, я с тем же успехом мог бы сообщить ей о том, что только что вернулся с невинной речной прогулки.

— Теперь беги домой и расскажи, что видела настоящего живого преступника.

— Да, они наверняка испугаются, — говорит она и с трудом сдерживается, чтобы не зевнуть. — Сколько же ты отсидел?

— На этот раз восемнадцать месяцев. За взлом и кражу.

Она слушает, не меняя выражения лица.

— Звучит так, будто для тебя это привычно. Когда же опять туда?

Меня передергивает.

— Какая разница?

— Наверное, там не так уж плохо, если ты так говоришь?

— Все убиваешь время.

— А что вы там делаете? — спрашивает она. — Кроме того, что разбиваете камни и треплетесь о своих подвигах?

— Ну… едим, спим, рассказываем истории, что погрязнее, почитываем книжонки, вырезаем голых красоток из журналов. Считается, что они возбуждают.

— Ну и как?

— Возбуждают. Хотя все это ерунда.

— А ты что делал?

— Я убирал библиотеку и обычно прихватывал оттуда книжки. Настоящие: классику, психологию. Еще полурелигиозные, те, что для интеллектуальной стерилизации. Самые интересные книги они держали в своей комнате под замком, но я научился его открывать. А когда один тип достал мне маленькую керосиновую лампу, я приспособился читать под простыней, чтобы никто не видел. Читал чуть не до утра.

— И что ты понял из психологии?

— Что я депрессивный маньяк, невротик, псих, шизофреник…

Кажется, она заинтересовалась. Задел-таки я ее за живое.

— Ты учился где-нибудь? — спрашивает она.

— Несколько лет в обычной школе. Она научила меня искусству выживать там, где правит толпа. Потом меня сцапали за воровство и отправили в один дом, где я образовался в простейшей технике преступления и в том, как выжить, несмотря на суровость христианского милосердия. В лагерях у нунгаров я научился искусству не подчиняться эксплуатации и саботировать любую верьте-нам попытку преобразовать судьбу аборигена. Они же приучили меня к алкоголю и сексу в их первозданном виде. В тюрьме я усовершенствовался в пороке и преодолел последние иллюзии. Теперь я знаю, что и надежда, и отчаяние одинаково нелепы.

— Что же тогда остается?

Я пожимаю плечами.

— Думаю, что самооправдание. У меня еще хватает ума придумывать себе оправдания. Могу сказать, что меня совратила тюрьма, что у меня еще оставалась детская вера, когда я впервые попал в нее. Или могу свалить все на цвет кожи, на то, что веду свой род от проклятого Хама, и так далее.

Кажется, ее взгляд становится чуть внимательнее.

— Ты, может, через эти свои штуки не заметила, что я цветной.

— Ты не очень похож, только когда двигаешься. Белые ребята не такие гибкие. Скорее, я приняла бы тебя за мексиканца. Или европейца откуда-нибудь с юга.

— Ма у меня полуаборигенка, — объясняю я, — а отец белый. Он был старателем. И я родился на золотом прииске. Помню только, что там было хорошо. После его смерти ма уехала оттуда, поближе к хлебным местам. Думала, там нам повезет больше. Не тут-то было.

Мускулистый парень, похожий на спортсмена или спасателя, прогуливаясь, идет по берегу, и она провожает его взглядом. Сука, не слушает меня, а я-то думал, что ей интересно.

— Ну а куда ты пойдешь теперь? — вдруг спрашивает она. — То есть… я хотела сказать, ты знаешь, чем будешь заниматься до следующей отсидки?

— Конечно, — говорю я. — Пить, кормить музыкальные автоматы, спать с девочками, пока хватит денег.

— А что потом?

— И то хорошо, если меня не сцапают раньше.

— Ты хочешь сказать, что уже наметил себе работенку?

— Я никогда ничего не планирую заранее. Сижу и жду, что мне преподнесет жизнь.

— Но тебя не могут посадить, пока ты не нарушишь закон.

— Ты не поняла сути, — говорю я. — Законы составлены так, что парни вроде меня просто не могут их не нарушать, как бы они ни старались, а вот ты едва ли их нарушишь, даже если захочешь.

— То есть как? — не понимает она.

— А вот так. Мы можем завести себе друзей только в тюрьме, но, стоит нам оказаться вместе на воле, нас тут же арестовывают за связи с преступным миром.