Новость - [23]

Кстати, про косуль — все правда. Иногда в сумерки их видно из окна нашей гостиной. Они выходят из соснового леса на просеку и ведут себя совсем по-дурацки. Может, еще не освоились с тем, что на привычном для них месте живем теперь мы, люди. Но они привыкнут, привыкнуть можно ко всему. К тому, что приключений здесь ждать не приходится, тоже.

Правда, не так далеко и Шпреевальд, и Котбус, и Кнаппензее, и лаузицкие пруды, места все стоящие и как будто созданные для приключений. Но мы-то живем в лесу, от строительной площадки шесть километров. Ничего не видно, кроме того, нам не разрешают туда ходить. То, видите ли, там от компрессоров слишком шумно, то из-под визжащих колес летит песок, в глаза может попасть, а еще отец говорит, что труба и так скоро покажется над краем леса. Вот так-то он держит свое обещание.

Может, глядя на меня, он о чем-то догадывается. Во всяком случае, в воскресенье после обеда он приглашает меня прокатиться на новом мопеде. Мне, так сказать, предстоит обновить багажник. Сначала я подумала, что он направляется в деревню, чтобы показаться там со мной. Но он тут же сворачивает в лес. Поначалу все идет гладко, радостно урчит мотор, дорога стрелой летит нам навстречу, потом мы оказываемся в лесу, и ветки сосен стегают нас по лицу. Лесом мы едем примерно полчаса, вдруг мотор начинает чихать, в выхлопной трубе что-то трижды взрывается, и все стихает. Отец, конечно, тут же начинает суетиться вокруг мопеда. Если у него неладно с машиной, он забывает обо всем на свете, даже обо мне. Делать мне здесь пока нечего, и я решаю подняться на ближний холм. Посмотрю, что там дальше. Ну, что тут увидишь. Сосны, сосны, ничего, кроме сосен, больших и маленьких, почти сплошь маленьких. Неожиданно для себя я оказываюсь в заповеднике, с большим трудом, утопая в иголках, поднимаюсь по просеке на вершину. Это продолжается целую вечность, перед глазами только серое и зеленое, и под конец мне уже кажется, что я в глубине тайги. Но впечатление обманчиво. Заповедник вдруг кончается, открывается вид на округлую вершину холма и на чудную деревянную вышку, видимо, геодезическую. Из деревни видна ее вершина. Понятное дело, я тут же пробую залезть наверх. Уж здесь-то никто не заглянет мне под юбку, а если даже и заглянет, я все равно залезу. Строители облегчили мне задачу. Я обнаруживаю здесь поперечные скобы, как по заказу, а на пятиметровой высоте даже начинается нечто похожее на лестницу. Не проходит и полминуты, и я сижу на доске на самом верху. И вот что вижу перед собой: во-первых, море сосен, сосновые макушки до самого горизонта, небо над ними, и только вдалеке все это пересекает серый палец недостроенной еще трубы электростанции. А во-вторых, прямо перед собой на доске я вижу нацарапанные буквы К. Э. и старательно выцарапанную стрелу, острие которой указывает прямехонько на основание трубы.

И как это я сразу догадалась? К. Э. — значит просто Каро или Клаус Эммо, наш одноклассник, такой тихий, замкнутый парень, немного туповатый, никогда не разговаривает, да, собственно, никогда ничего и не делает. Прозвище досталось ему от деда, который раньше был кем-то вроде лесного обходчика, мне Ханка об этом рассказала. Видимо, должность у него была совсем нищенская, потому что ели они только картошку в мундире с солью либо с селедкой и черствый хлеб, или, как его раньше называли, каро. Хорошо, что эти времена прошли. Только получается, что прозвище перешло к Клаусу от деда не без основания, семья у них по-прежнему бедная, они с матерью живут за деревней в старом деревянном доме. О его отце ничего не известно. У фрау Эммо слабое здоровье, говорят, курит слишком много. Она хоть и делает для него все, что в ее силах, но, кажется, ждет не дождется, когда он сам себе на хлеб начнет зарабатывать. Парень он крепкий. Но принадлежит к тем немногим, кому после восьмого класса придется покинуть школу. Возможно, он пойдет на лесопильный или стеклоплавильный завод. А что ему остается делать, с его отметками? Когда за такими ребятами в последний раз закрываются школьные двери, для них это лучший выход из положения. Раньше я всегда так думала. А теперь я узнала, куда ведут его тайные дороги. Сюда, наверх, к этой перекладине, к этой стреле, которая указывает направление его стремлений. Ах ты господи, осенило меня вдруг, да ему хочется на электростанцию. С неудовлетворительными отметками по физике и математике. Надо же!

Сердце у меня начинает колотиться, я не могу больше смотреть на эту стрелу, я что-то должна предпринять, что-то я должна предпринять, предпринять что-то просто необходимо — твержу я про себя, спускаясь по лестнице. Добравшись до нижней ступеньки, я бегом бегу по просеке на дорогу.

Да ты совсем раскраснелась, говорит отец, нажимая на стартер. Мотор тарахтит по-прежнему, словно и не думал барахлить. Но ехать дальше мне не хочется.

Поехали домой! — говорю я, — у меня дело есть.

И с языка едва не срывается: ничуть не хуже любого приключения.

Перевод Л. Фоминой.

История без продолжения

Чего только в жизни не бывает. Иной раз Андреа не прочь об этом послушать. К примеру, на праздники. Когда отец поворачивает телевизор экраном к стене, а мать на кухне поглядывает за окно в ожидании гостя. Скорее всего, Арно. Которого Андреа называет дядей. А он дарит ей чулки, ажурные, и дедероновые гарнитуры. Андреа не знает, почему он постоянно ходит к ним в гости. И уж тем более не знает, с какой стати должна звать его дядей. Но он всегда здесь. Заботится о том, чтобы ее подольше не отправляли спать. Улыбается, когда отец подпускает ей шпильки из-за мини-юбки, которая от этого не становится длиннее. У него явно краснеют уши, когда в канун Нового года Андреа, небрежно чмокнув его, желает ему здоровья. Попытку назвать его дядей Андреа однажды предприняла: дядя, тихо-тихо сказала она, дядя Арно. Не надо, не надо! — запротестовал он, от этого я чувствую себя на двадцать лет старше. — К тому же…