Новоселье - [3]
Расположились мы на старом, местами вытертом ковре, на котором змейками разбегались белые, чёрные и красные узоры. Голуби влетали в открытые окна и двери чайханы, расхаживали по ковру и клевали крошки.
В чайхане, кроме нас, был ещё один посетитель — смуглый человек в клетчатой рубашке. У ног его лежал кожаный раскрытый мешок, из которого виднелся угол железной клетки. В углу стояло охотничье ружьё.
— Крестинский! Какими судьбами! — воскликнул Муравьёв.
Муравьёв и охотник обнялись.
— Ты откуда? — спросил Муравьёв.
— Из Ленинграда, — ответил Крестинский.
— Я так и знал, что ты вернёшься.
Крестинский говорил, что очень скучал без пустыни, и, едва окончив свою научную работу, снова приехал в Байрам.
Бахрам приложил правую руку к сердцу, а левой рукой подал охотнику чашечку зелёного чая.
— И отлично! — сказал Муравьёв. — Тут столько нового! Представь, я сегодня нашёл цветок инкарвиллеи семиреченской!
— Положим, это я нашёл, — сказал Гера, — но не знал, как он называется.
10
Гера достал свою флейту и заиграл арию Орфея. Опять полилась протяжная и грустная мелодия, которую мы однажды уже слышали среди барханов.
Крестинский забеспокоился, отошёл от Муравьёва, заглянул в свой кожаный мешок и сказал Утину:
— Прошу вас, перестаньте играть!
Гера обиделся.
— Вам не нравится, как я играю? — спросил он.
— Нет, почему же, — ответил Крестинский, — мне очень нравится, и всё же прошу вас, перестаньте!
— Между прочим, — сказал Гера, — Орфей был великий музыкант. Его слушали все: не только люди, но даже львы и антилопы, даже цветы слушали его. — И он взглянул на Муравьёва с укором. — Всё замирало вокруг, когда он играл. — И Гера повёл вокруг своей пухлой рукой.
Тогда Крестинский, который вовсе не хотел обидеть Геру, указал на свой кожаный мешок и сказал:
— Они спят, не будите их.
— Кто спит? — сердито сказал Гера. — Кто спит, когда я играю?
— Змеи спят, — ответил Крестинский. — Четыре кобры.
— Змеи! — закричал Гера и вскочил на ноги, подняв с ковра свою шляпу, футляр от флейты, флейту и свои башмаки, которые он снял для удобства и покоя.
Голуби улетели в открытые окна и двери.
— Мудрые змеи зашевелились, — сказал Бахрам, — а кроткие голуби улетели.
Когда Гера немного успокоился, он сказал:
— Я рад, что моя музыка может взволновать даже кобру!
11
У Крестинского в руках была палка. Обыкновенная палка, без всяких украшений, только на конце она была раздвоена, как маленькая рогатка.
— Стоит только прижать голову змеи рогаткой к земле, как она становится совершенно неопасной, — объяснил Крестинский.
— Легко сказать! — заметил Муравьёв.
Крестинский был не простой охотник, а учёный.
Он дал мне свою палку с рогаткой на конце и сказал:
— Храни!
Мама всё время присматривалась к Крестинскому. Вид у него был усталый, и сквозь загар проступала странная желтизна и бледность.
Он накинул на плечи меховую куртку и поёжился. Я удивился: жара стояла такая, что невозможно было выйти на солнце, а ему холодно.
— Вы больны, — сказала мама. — У вас малярия. Вам нельзя здесь больше оставаться. Надо немедленно ехать в Байрам. Там есть хорошая больница.
— Пустяки, — ответил охотник. — Не обращайте внимания.
И он прилёг на ковёр, прикрыв глаза тыльной стороной ладони.
Чайханщик принёс свежезаваренного чая и сказал, что охотник уже второй день живёт здесь и по ночам разговаривает во сне.
Мама раскрыла дорожную аптечку, нашла флакон с белыми таблетками хинина и заставила Крестинского выпить лекарство.
— Поедемте с нами, — говорила она.
— Уехать? — ответил охотник. — А как же мой Волчок?
Мы ничего не могли понять.
Чайханщик сказал, что с охотником была умная, хорошая собака, которая вдруг пропала, и Крестинский её всюду разыскивает уже два дня.
— Два дня, — сказал отец и взглянул на часы. — Время не ждёт, пора в путь!
— Но оставить его тут мы тоже не можем, — сказала мама.
Гера Утин сложил флейту в футляр и задумался, глядя на охотника.
Слышно было, как Бахрам во дворе заводит мотор машины.
Муравьёв разволновался и сказал, что надо или сейчас же найти собаку, или взять с собой Крестинского без неё.
12
Я незаметно выбрался из чайханы и побежал к самому высокому бархану.
Мне казалось, что сверху я увижу всю пустыню. И где бы ни был Волчок, я сразу найду его. Бархан был очень высокий, и я взбирался на него долго, цепляясь за песок и сухие колючки. Ветер уносил пыль из-под ног.
Наконец я оказался на самом гребне и огляделся. Вокруг были такие же барханы, одни пониже, другие повыше.
Только внизу белела костяная роща, вроде той, которую мы осматривали вместе с Муравьёвым. В небе таяло маленькое серое облачко.
Я спустился к саксауловой роще.
— Волчок! Волчок! — кричал я.
Никто не откликался. В саксауловой роще было пустынно и тихо.
Но в руках у меня была палка охотника, раздвоенная на конце, и с ней я ничего не боялся.
Потом я услышал, что кто-то окликает меня. И увидел слева на бархане Геру Утина с флейтой, а справа, на другом бархане, Муравьёва с увеличительным стеклом и зонтиком под мышкой.
Они решили, что я тоже потерялся.
А я не потерялся! И не думал…
— Если ты не потерялся, почему же ты плачешь? — спросил меня Гера Утин.
