Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей - [63]

Отвратительный крик вырвался из миллиона грудей кикимор, перевертней, водяных и ведьм, завертевшихся в воздухе и смешавшихся с бушевавшим снежным вихрем.

Страшный порыв ветра, сорвав ставню в бане, принес с собой отчаянный предсмертный крик о помощи.

Не сознавая, где она, что с нею, как сюда попала, Марья Ивановна сорвалась с места и, как вихрь, бросилась из бани по направлению к мельнице, около которой и был на самом деле страшный омут.

V

— Ради Бога! — кричала обезумевшая от ужаса молодая девушка, колотя из всех сил в дверь избы мельника.

— Кто там? — раздался изнутри мужской заспанный голос.

— Ради Бога… скорей! — бессмысленно кричала в отчаянии молодая Ивлева.

— Кажись, голос барышни… — кто-то подумал вслух в избе, и затем дверной засов передвинулся и дверь открылась.

— С нами крестная сила! — вскрикнул старик мельник, узнавая стоявшую перед ним дочь помещика. — Что случилось?.. О Господи!

— Скорее… в омуте… потонули… — бессвязно лепетала Марья Ивановна.

Мельник, должно быть, понял.

— Василь, Степан, Петро, а ну, живо… господа провалились! — крикнул старый мельник, хватаясь за длинный багор.

Через минуту три здоровых парня, в накинутых на плечи полушубках, с фонарями и веревками в руках, в сопровождении мельника и Марьи Ивановны, бывшей в одном платье, бежали по ее указанию к страшному месту.

— Вон, вон! — раздирающим душу голосом вскрикнула несчастная девушка, указывая на большое пространство воды, рельефно выступавшее черным зловещим пятном среди окружающей белой снежной пелены.

— Ах, Царица Небесная!.. Живо доски! — командовал мельник.

Дюжие парни через пять минут тащили из мельницы широкие длинные доски, по которым без всякой осторожности, полные героизма, бесстрашно подвигались к видневшейся недалеко от берега огромной полынье.

— Стой… здесь…

Чей-то тихий предсмертный стон поразил слух.

— Никак Ермолай… ах, сердяга… ну тащи скорее… ишь, замер… — толковали парни, вытаскивая уцепившегося за край льдины кучера.

— Чтой-то больно тяжел… — переговаривались работники, вытащив до половины из воды туловище Ермолая.

— Глянь, и вожжи закрутились… ну, ну, наддай…

С трудом вытащили на лед кучера и отволокли его на крепкое место, покрытое толстым льдом.

— Беги кто на деревню, сзывай народ! — кричал старый мельник, подхватывая концы вожжей. — Идите, барышня, в хату; застудитесь… ишь, вьюга какая. Эй, Петро! дай свой тулуп; накинь на барышню… Вот-то, Господи… стряслось…

Работник Петр снял с себя полушубок, окутал им как бы замершую Марью Ивановну, после чего, забежав в избу, кинулся в деревню.

Минут через двадцать по направлению к мельнице из деревни показались едва заметные силуэты людей. Вот они уже ближе и ближе.

— Го-го-го… скорей вали, ребята! — кричал старый мельник, стоя без шапки на краю обломившегося льда.

— Давай багры, давай еще досок! — приказывал он.

— Ну, ну, навались… стой, не напирай дюже… полегоньку подтягивай, — учил он народ, когда были принесены доски.

— Только бы лошадей-то приподнять… кабы дуга показалась… легче будет вытянуть…

— Наши! — вскрикнул старик мельник, когда на поверхности воды показалась дуга.

— Ну, ну, еще маленько… еще…

Голова лошади вместе с дугою совершенно показалась из-под воды.

В ночной мгле колокольчик издал несколько печальных звуков как бы похоронного звона.

— Так ничего не поделаешь… разламывай впереди лед… до берега недалече… волоком и вытянем… Ну, живо тащи ломы и топоры, — командовал старик.

Зацепив веревки за гужи хомута, человек двадцать крестьян ухватились за канаты и понемногу, по мере пробиваемого к берегу льда, начали подтягивать затонувшую тройку и возок.

Часа через три, когда на востоке показался едва заметный мягкий полусвет, усилиями всей деревни удалось наконец вытянуть на берег утонувшую тройку лошадей, запряженную в возок. Отрезав постромки и гужи коренного, народ ухватился за оглобли, вальки и бока грузного возка и медленно потащил на себе его к барской усадьбе.

Всякий инстинктивно боялся заглянуть вовнутрь, где находились четверо заживо погребенных.

Первые лучи восходящего солнца осветили ужасную картину, представившуюся глазам собравшихся, столпившихся около вытащенного из омута возка и стоявшего теперь перед крыльцом барского дома.

Рыцарь с размокшими латами и шлемом сжимал в объятиях молодого клоуна, впившегося зубами в плечо монахини, нежная русалка с разорванной одеждой и обнаженной грудью, закинув назад свои белые красивые руки, с распущенными по плечам длинными шелковистыми волосами как бы заснула, откинувшись в угол возка. Монахиня, с перекошенными от ужаса чертами лица, с открытыми оловянными глазами, смотревшими в пространство, застыла в последнем усилии оторвать от себя шута, охватившего ее своими мускулистыми руками, вплотную обтянутыми материей ярких цветов с нашитыми уморительными харями шутовского костюма.

К десяти часам утра в усадьбу Ивлевых собралось почти все общество, бывшее на вечере Иваницких. Когда, в присутствии приехавшего станового пристава, вынули из возка трупы утопленников и перенесли их в залу, причем многочисленные бубенчики шутовского костюма, бывшего на молодом Ивлеве, начали издавать гармонические игривые звуки, ужас объял присутствовавших, нервная дрожь, как электрический ток, прошла по всем.