Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей - [45]

— А что же, это бывает! — подтвердил казачий есаул.

— Я полагаю, что это уже из области фантастических сказок! — пожал плечами барон.

— Почему же вы так полагаете? — резко обратился к нему казак. — На основании каких таких соображений?

— А вы попробуйте, «ваша милость», — заговорил купец постарше, — за каким ни на есть делом или так, для собственного времяпрепровождения, прогуляться малость, хоть вот через двор, до ворот, так оно сами увидите, — какие такие это сказки въявь выходят!

— Зачем же я буду это пробовать? — презрительно улыбнулся барон, скручивая папиросу.

— Оно точно, что незачем. Это вы, ваша милость, весьма основательно изволили заметить!

— В прошлом годе, — заговорил смотритель, — семья у нас одна проезжала трактом, да попала вот этак же в пургу… с дороги-то сшиблись маненечко… занесло их, гора горою! Лошади-то пришли, и ямщик приехал верхом, а тех-то только на шестой день разыскали, да и то случай такой вышел, что заметили, будто волки что-то все на одном месте рылись да нюхали, — по их рытью и нашли, — женщина одна была, чиновница из Сергиополя, с двумя детками и мужем. Большаки-то пережили, отошли, как на станцию доставили да теплым отпоили, а малолеток Господь прибрал. Так-то!

— Это как Господь кому положил предел, так оно и быть должно! — глубоко вздохнул купец постарше. — Кому в огне сгореть положено, кому в воде утопною смертью погибнуть, — кому как… И ты уже что хошь гордостью своею измышляй, а супротив предопределения Божия ничего не поделаешь!

— Это он верно! — оживился товарищ помоложе. — Семен Иванов — это ты как раз! У нас в Краснохолмске, господа честные… и по сю пору живет, чаем торгует Уточкин, купец первой гильдии, — так что же он сделал! Забрался в Чистый понедельник с товарищем на колокольню, к часам звонить, дело-то было еще с угару масленичного, в голове жернова мололи, кузнецы нажаривали… Вот забрались они, Уточкин и говорит: «Что ты думаешь, друг, коли мне, купцу первой гильдии, не положен такой предел, чтобы, с колокольни ахнувши, жизнь свою положить, должен я расшибиться аль нет? Коли не должен, так целу мне быть, ежели прямым трактом, а коли должен, так ты меня хоть под руки своди с лестницы, а быть мне внизу в раздроблении…» Только он это сказал, да, перекрестившись, и бултых через перила…

— Ну, что же? — послышалось в землянке рядом несколько вопросов.

Молчаливый собеседник и тот словно встрепенулся и приподнял голову.

— А ничего… Народу много внизу было, все видели, как его с карниза да об карниз валяло, на зонт потом кинуло, да с зонта обземь. Два ребра сломал, печенку зашиб, да ногу пониже колена пополам, а то жив остался, выходился, таперича с костыльком только гуляет… Недавно старостою церковным обществом выбрали, потому купол позолотил на свой счет и крест на колокольню новый поставил…

— Это именно потому так и обошлось благополучно, — объяснил барон, — что вашего купца, как вы изволили выразиться, «с карниза да об карниз валяло», и потом зонт помог, тоже ослабил удар… иначе бы…

— Да уж там, — по тому ли, по-другому ли, а все не без предопределения…

— Я читала, у Лермонтова это есть, — заговорила своим нежным голоском Елена Ивановна, — что какой-то офицер тоже, испытывая судьбу, себе в лоб выстрелил, но пистолет осекся, а когда он второй раз в фуражку…

— Был у нас сотник один, — перебил есаул Гвоздев, — шибко ему не везло в жизни. Влюбился бедняга, — невеста изменила, играть начал, — продулся до нитки, запил горькую и порешил с собою покончить… Только в Бога он веровал и сам на себя рук не хотел накладывать, а дело было в Севастопольскую еще кампанию. Так вот стоит наш редут… (есаул показал при этом на большой кусок швейцарского сыра), а так вот, впрочем, немного поближе (тут он тронул рукою половину холодной жареной курицы и даже действительно пододвинул ее поближе к сыру), — так вот французские ложементы, камнем рукою перешвырнуть можно было, не то что из ружья пулею. Сидели мы в своих норах смирно — и стерегли друг друга… Палец кто шутя выставит, назад не уберет, — готово! Не то что выйти самому наружу… Вот этот самый сотник и надумал. Выйдет совсем на бруствер, сготовит трубочку, ходит да попыхивает… Треск просто пойдет по французским ложементам, дымом все застелет, а ему хоть бы что! Ни одна шальная не задевает!.. Дня три так гулял, а потом французы стихли; из их траншеи тоже вышел один штаб-офицерского звания. Позвольте, говорит, мою сигару из вашей трубочки закурить!.. Руку пожал, карточку свою сунул и прочь пошел. Наши, конечно, француза того не трогали, — да и французы просили, письмо присылали, чтобы «сет брав русс» больше не ходил, потому его трогать не приказано, что же войне-то мешать своим порядком продолжаться?!

— Потому пределу ему не было положено, чтобы от пули! — обрадовался купец.

— Положим, что это все довольно странно, но все-таки я полагаю, что все это не больше, как стечение обстоятельств, — принес и от себя барон лепту на общее времяпрепровождение, — со мною тоже было нечто в этом роде. Был я однажды командирован его превосходительством, по очень важному и секретному делу, а главное, времени терять нельзя было ни одной секунды, потому что каждый лишний час мог принести немало трудных политических осложнений!