Новобрачная поневоле - [4]

— Что снова возвращает нас к Теобальду Муру, — сказал лорд Вернем.

— Бот именно!

— Вы, вероятно, хотите, чтобы я увиделся с ним?

— В противном случае тебе придется оставить здесь все как есть и вернуться туда, откуда ты приехал. В дебрях Африки тебе, несомненно, удастся забыть об аббатстве, и оно постепенно разрушится.

Епископ говорил ровным голосом, но от этого его слова звучали еще убедительнее.

Лорд Вернем снова поднялся и подошел к окну.

Он подумал, что нарциссы еще более золотистые, чем ему помнилось, и он был уверен, что там дальше, на берегу озера, цветут золотые калужницы.

В детстве он какого собрал их для бабушки и был горько разочарован, когда они завяли, едва он принес их домой.

Интересно, а форель по-прежнему плавает в тени старых ив? Когда-то, когда он был еще мальчиком, один из садовников научил его ловить рыбу. Это не раз пригодилось ему потом, когда он оказывался в отдаленных уголках земли и хотел поесть рыбы.

Но ни одна из рыб не могла сравниться с форелью, обитающей в реке Вернема, так же как ни один экзотический фрукт не мог быть вкуснее тех персиков, которые он тайком от садовника таскал из окруженного высокой стеной сада позади конюшен. Сейчас, наверное, этот сад совсем зарос сорняками, а в конюшнях нет лошадей, не слышно, как насвистывает грум, когда чистит черный, коричневый или рыжий бок.

Да, в конюшне и будет тихо, если только призраки лошадей жадно тянут морды из своих стойл за морковкой или яблоком.

И в длинной картинной галерее тоже одни призраки, там, где так хорошо было не только играть в прятки, но и кататься по сверкающему полу.

— Ступайте отсюда, мастер Аларик, — говорили горничные. — Пришли в грязных сапогах и все испачкали!

Но на кухне его всегда ждал пряник или большая гроздь винограда.

Когда он стал старше и начал ездить на охоту, повара срезали ломтики с висящих на потолочных балках окороков и упаковывали в серебряную коробочку, которую укладывали в специальный кармашек на седле.

Весь дом и сад были наполнены для него воспоминаниями.

Вон в той роще он застрелил своего первого фазана — он до сих пор помнил свой восторг! А вот то место в парке, где они вместе с егерем охотились с хорьками, а его любимый хорек застрял в норе, и он думал, что уже никогда его не увидит.

Все детство Альварика было связано с Аббатством, и, хотя у его родителей был собственный дом на другом краю деревни, именно Аббатство всегда притягивало его, а бабушка с дедушкой всегда были рады, когда он приходил сюда.

— Не позволяйте Аларику надоедать вам, — словно слышал он нежный голос матери.

— Аларик никогда не надоедает, — отвечала бабушка. — Он настоящий Верн, и дедушка только вчера сказал, что он лучший наездник во всей семье. Никто не может с ним сравниться!

С какой гордостью он ездил верхом по округе, чувствуя, что все это принадлежит ему просто потому, что он Верн.

Он старался быть приветливым с Жервезом, но кузен всегда отталкивал его.

— Тебе всегда достаются лучшие лошади, — со злостью крикнул как-то раз Жервез. — Бот поэтому ты всегда оказываешься впереди на охоте!

Настоящая причина заключалась в том, что Жервез был неважным наездником, но Альварик был слишком тактичен, чтобы сказать это.

— Следуй за мной, Жервез, — отвечал он, — и мы всех обгоним!

Но Жервез только злился. Он ничего не хотел делить со своим старшим кузеном.

Теперь лорд Вернем понимал, что это была еще одна из причин, почему он после смерти дяди уехал за границу. Ему было бы трудно не возражать против того, как Жервез обращается со слугами, арендаторами — людьми, всю жизнь прожившими в поместье, для которых это был родной дом.

Когда он стал старше, его стало все больше раздражать пристрастие дяди к азартным играм и его полное пренебрежение к аббатству. Он начал замечать, что многое требует ремонта. Пенсии старых слуг были далеко не такими щедрыми, как следовало бы. Коттеджи разрушались и пустели.

Ему ясно дали понять, что дела аббатства его не касаются. Он уехалза границу, но забыть Вернем не смог. Аббатство постоянно жило в его памяти, и он знал, что, если сейчас уедет, бросив все на произвол судьбы, воспоминания о нем будут преследовать его до самой смерти.

И все-таки внутри что-то яростно и упрямо протестовало против того, чтобы дать связать себя по рукам и ногам. Он не хотел жениться. В его жизни было много женщин, но рано или поздно все они надоедали ему, и он без особых сожалений расставался с ними.

Невыносимо быть привязанным к одной женщине, да еще к дочери человека, который, можно сказать, купил аббатство.

Ему становилось тошно от одной мысли, что кто-то приобретал одно сокровище за другим, снимал картины и гобелены со стен, доставал серебро из огромного сейфа, стоявшего в комнате дворецкого, забирал фарфор, хрусталь, произведения искусства, которыми бабушка окружила себя в спальне и будуаре.

С этой точки зрения у Теобальда Мура были, несомненно, очень сильные позиции, и свобода Альварика казалась небольшой ценой за все это.

— Ну что же, во всем этом есть по крайней мере одно утешение, — произнес он вслух, понимая, что ни он, ни его дядя уже долгое время не проронили ни слова.