Новгородская ведьма - [7]

Когда-то в детстве Наташа с классом была на подобной экскурсии. Считалось, что созерцание сломанных ржавых наконечников от стрел и этих самых ломаных пряслиц разбудит в школьниках патриотические чувства. Смотрите, дети, как жили, работали и сражались наши предки! А что видели дети? Только груду ни к чему не годных предметов странной формы. И все эти предметы — на одно «лицо», все одинаковые…

А теперь вот все это ожило. И смотреть интересно, и слушать. Готовая нитка накручивается вокруг стержня веретена, по спирали снизу вверх. А затем, держа веретено за верхний конец, мы вращаем его пальцами, и нить над петлей скручивается сильнее. А как дойдет нить до волокон основного очева, начинаем тянуть шерсть из прялки, подавать все новое и новое руно. А веретено все вертится и вертится на нити, непрерывно вытягивая из очева волокна, и скручивает, и натягивает пряжу…

— Постригись, жена моя постылая… — тихо напевала Сольмира, забыв про белый камень с горючими его слезами и про женщину в белом платье, что встречает красных летящих по небу коней…

— А ты была замужем, Сольмира? — спросила Наташа тихо, как будто про себя. Она не рассчитывала на то, что женщина услышит, — слишком уж та погрузилась в себя и свои грезы; однако Сольмира услышала.

— А как же, — ответила она, — только недолго это и продолжалось…

— Тебя муж не любил? — заговорила Наташа уже погромче.

— А как же, — повторила Сольмира. — Очень даже не любил.

— Для чего же ты вышла за него замуж, если вы не любили друг друга?

Сольмира, не останавливая работы, посмотрела на Гвэрлум. Странно она глядела, как будто очень издалека. Точно из глубин космоса, где плутала ее заброшенная, одинокая душа, — так внезапно подумалось Наташе.

Молчание тянулось долго, а потом Сольмира сказала:

— Мне-то он был поначалу очень люб. Он красивый был, рослый и стройный, плечи широкие, лицо белое. Но лучше всего были у него волосы — тугие кудри цвета темного золота. Я купила нитки вышивальные, чтобы делать покрывало для дочки одной богатой купчихи — на свадьбу. Те нитки были золотыми, но и они не так сверкали, как волосы моего любимого. А потом вот какая беда случилась: украли у меня нитки-то. Забрался какой-то вор в горенку и все стащил, и иглы, и станочек для распяливания, и нитки мои драгоценные. Вот беда, вот беда-то!

Сольмира говорила, не прекращая работы, веретено тихо вращалось, нитка так и лилась между пальцами женщины, а Наташе чудилось, будто ее околдовали. Иной раз случалось ей видеть, точно въяве, заколдованные замки и менестреля на самой высокой башне, — когда об этом пели у костров или со сцены «Зиланта». Но никогда прежде видения не посещали ее от прозаических рассказов. Впрочем, было ли то, о чем говорила Сольмира, обыкновенной «историей о жизни»? Наташа сильно сомневалась в этом.

И как иначе — ведь Сольмира не была похожа на нормального человека. В ней чудилось нечто таинственное, нечеловеческое.

«И может быть, нечеловеческие расы действительно существуют, — думалось Гвэрлум, от чего холодок бежал по ее спине. — Кто знает! Есть многое на свете, друг Горацио… что и не снилось нашим мудрецам, вроде моего любимого писателя Сальваторе, знатока темных эльфов, или этого… который про орков написал трилогию… где орки хорошие, а люди плохие… Может быть, Сольмира — орк? Вот была бы история!»

А Сольмира все пела, вытягивая вместе с нитью историю о золотых ниточках:

— А как я поняла, что все у меня злые люди украли, так света белого не взвидела! Деньги-то на покупку золотой нитки мне та купчиха дала… Что делать? Я побежала к другу милому, бросилась ему в ноженьки: одолжи меня, друг мой милый, спаси от смерти лютой, дай мне прядь своих волос — напряду я из них золотых нитей и закончу работу.

У него волосы длинные были, он и согласился. Пожалел меня, свою суженую, взял ножницы и отрезал несколько прядей. Дороже золота были они для меня. Прижимала их к сердцу, поливала слезами горючими, но делать нечего — пришлось спрясть из них нитку и вышить для той купчихи золотые цветы среди лазоревых кустов.

А того я не знала тогда, молодая да глупая, что никому нельзя свои волосы давать, а волосы суженого — тем более.

Ну вот… Да ты слушаешь ли меня, голуба? — прервала Сольмира свой рассказ, видя, как Наташа погружается в некий транс. А та действительно уплыла сознанием в далекие края, и вот уже стоят перед ее взором лазоревые кусты, и золотые цветы горят на их ветвях, и все это великолепие облекает купеческую дочь, которая идет под венец с каким-то неизвестным человеком… его Наташа в своих грезах не видела. Только богатую невесту, неказистую, но от счастья похорошевшую, а от прекрасного наряда — так и просто красивую.

И Сольмиру видела, с ее маленьким личиком и широкими плечами. Как стояла мастерица и смотрела на блистание золотых цветов. И еще красавца с тугими кудрями, что глядел на невесту, купеческую дочь, и не мог отвести от нее взора.

Но делать нечего, сыграли две свадьбы: купчиха выдала дочь за какого-то купца, а через две недели Сольмира вышла за своего красавца. И все как в песне получилось: в воскресение свадебка, а уже в понедельник — нелады. Точно колдовством отвадил кто-то молодого мужа от молодой жены. Прежде он любил в ней рукодельницу, мастерицу волшебную, а теперь возненавидел за то же самое. Все немило молодому супругу: и что жена его с утра за прялочку села, и что все в доме украшено вышивкой и кружевами, да и сами узоры не нравятся — что это за лошадки, за цветочки сплетенные, уж не змеи ли среди цветочков этих прячутся?