Новеллы японских писателей - [9]

Отец и сестра пошли спать, мы с матерью остались в чайной комнате одни. Некоторое время мы сидели молча, слушая, как булькает вода в котелке.

— Ну, сынок, тебя можно поздравить! — нежно сказала мать.

Я не возражал.

— Я все время очень беспокоилась. Все-таки женщина из ресторана. Она мне даже снилась. Беспокоилась, пока не увидела. Много пережила, бедняжка, потому и не похожа на других. Сразу видно человека. Ты уж береги ее.

Я кивнул.

— А как Коё-сан? — спросил я у матери.

— Она рада за тебя.

У меня отлегло от сердца.

Одно смущало меня в моей женитьбе — как к этому отнесется сестра. Она была болезненной. У нее было плохо с глазами, и потому она всегда носила синие очки. В этом году ей исполнилось тридцать пять, и она уже не рассчитывала на замужество. Из шестерых нас осталось двое. Мой долг — быть ее защитником, и я боялся неосторожным поступком загасить маленький огонек привязанности, тлевший в ее одинокой душе. Ей могла не прийтись по вкусу моя невеста, и тогда, при ее склонности к одиночеству, она еще больше замкнется в себе.

Этой ночью мы с сестрой спали на втором этаже. Мать и Сино расположились на первом. Когда я проходил мимо кухни, мне показалось, что сестра как-то уж очень шумно умывается. Я знал о ее привычке умываться перед сном, но на сей раз она вроде бы плакала и пыталась скрыть это от окружающих. Понравилась ей Сино или нет? Сестра настолько чувствительный человек, что не могла не принять мою женитьбу близко к сердцу.

Я медленно поднимался по лестнице, размышляя над тем, что было бы, если бы все братья и сестры остались в живых. Сестра не могла не слышать моих шагов. Когда я окликнул ее, она обернулась, и я увидел ее раскрасневшееся лицо. Как ни в чем не бывало я спросил у нее;

— Ну, как тебе невеста?

Моргая ресницами, на которых повисли капельки воды, сестра улыбнулась:

— По-моему, ничего!

— Теперь у тебя будет сестренка. Правда, хорошо?

Она ничего не ответила и, засмеявшись, по-кошачьи похлопала меня по груди. Такое могут себе позволить только близкие люди.

— Ну, спасибо.

Я благодарил ее за то, что она рассеяла мои сомнения.

На следующий день снегопад прекратился. Вечером вышла луна тринадцатой ночи[18].

Я надел костюм. Мать и отец обрядились в кимоно с фамильными гербами. Отец, который не любил выходить из дома, да и здоровье ему не позволяло, достал из комода свое праздничное кимоно, пролежавшее там более десяти лет. Воротник хаори помялся, и он попросил отутюжить его. У Сино не было свадебного наряда, и она надела свое единственное выходное кимоно. Сестра повязала праздничный оби[19], расшитый по белому золотыми нитками.

Сквозь стеклянную дверь гостиной виднелось заснеженное поле. Мы с Сино сидели в центре, по бокам — отец и мать, рядом с матерью — сестра. На маленьких столиках красовались запеченные окуни. У нас была совсем скромная свадьба, без гостей. Но вместе с тем наша свадьба была необычайно теплой, сердечной. Она сулила нам с Сино счастье.

Мы троекратно обменялись чашечками сакэ[20]. В нашем доме водилась красивая посуда — остатки былой роскоши, — предназначенная для гостей, но свадеб в нашем доме не справлялось, и поэтому для церемонии троекратного обмена мы воспользовались обыкновенными чашками. Сестра разливала сакэ. Это было непривычным для нее делом, и, переливая каждый раз через край, она смущенно охала, а мы прыскали со смеху.

Когда кончилась традиционная церемония, отец, раскрасневшись от выпитого сакэ, вдруг всем на удивление предложил:

— А не спеть ли нам Такасаго[21]?

Мы никогда не слышали, чтобы отец пел, и подумали, что он шутит. Но он не шутил. Приняв торжественную позу, отец громко откашлялся. Его сжатая в кулак правая рука, лежавшая на колене, так сильно дрожала, что край стола вибрировал ей в такт. С некоторых пор у него стали дрожать руки: стоило ему поволноваться, и уже не уймешь дрожь.

— Таа-каа-саа-гоо, — тряся головой, пел отец. И не то чтобы пел. Язык его заплетался, голос застревал где-то в горле, и лишь свистящее дыхание прорывалось сквозь редкие зубы.

— Отец, отец, довольно, перестань! — умоляла его мать со слезами на глазах. Но отец не унимался. Сестра пыталась придержать его дрожащую руку, а он все пел и пел.

Я молча наблюдал за происходящим. Отец и мать, которые безропотно мирились с изменой детей — каждый из детей по-своему обманул их надежды, — были до смерти рады этой встрече. Все, наконец, собрались под родным кровом и по такому радостному случаю. Может быть, впервые они были по-настоящему счастливы. Меня душили рыдания. Сино же, ничего не подозревая, смеялась до слез.

На сей раз второй этаж был отведен для нас с Сино. Я быстро сдвинул футоны, положив рядом подушки.

— В снежных краях есть обычай — спать без всего. В пижаме не удобно.

Сбросив кимоно и нижнее белье, я, как есть, быстро забрался под футон.

Сино аккуратно сложила свое кимоно, щелкнула выключателем, присела на корточки возле моей подушки и робко спросила:

— И мне без всего?

— А как же! Ведь ты теперь — житель снежной страны.

Сино прошуршала в темноте одеждой.

— Извините!

Что-то светлое прильнуло к моему боку.

Я впервые обнимал Сино. Ее тело оказалось прекраснее, чем я предполагал. Скользнув ладонью по упругой груди Сино, я ощутил сладостную истому. Кожа у нее была настолько нежная и тонкая, что, прикасаясь к ней, я чувствовал, как в жилах течет кровь. Жар ее тела передался мне, и вскоре мы оба горели.