Новеллы - [270]

Проснувшись, Вилнит сразу почувствовал, что хорошо выспался. В желудке, правда, немного урчало, но о еде он сейчас не думал. Все события сегодняшнего дня были у него точно на ладони, да и будущее представлялось довольно отчетливо. Он приехал в Сосново, откуда дальше не везут; значит, дедушка и бабушка тоже не могли никуда уехать. Значит, надо немедленно приступить к поискам. Хорошо, что котенок ушел: не таскать же его всюду с собой! Давеча он неправильно искал: разве бабушка и дед останутся в такой толчее? У них где-нибудь в другом месте есть квартира.

Это «другое место» казалось ему таким же определенным и известным, как ворота дома, где они жили в Риге и куда он даже с Мариинской улицы мог найти дорогу с закрытыми глазами. Вилнит прибавил шаг. Однако перейти дорогу побоялся. Может быть, там все еще торчит этот противный мальчишка. А здесь такая гладкая черная тропинка.

Проходя мимо больничной ограды, он подумал о том, что хорошо бы снова увидеть нянечек в белых косынках. Они почему-то казались ему гораздо милее всех прочих особ женского пола — разумеется, за исключением девушки с косами. Но на дворе было пусто, только под дубами резвились два белых кролика. В овраге около дороги сидела на пне какая-то женщина в клетчатом платке. Надо бы ее как следует рассмотреть, но сейчас было некогда. Вилнит увидел на кусте сирени маленькую коричневую птичку. Она уставилась на него своими круглыми глазами-бусинками и, казалось, вот-вот подлетит. Вилнит протянул свою палочку и, постукивая но ней пальцем, позвал так, как обычно подзывал у дяди в деревне цыплят: «Цып-цып-цып!»

Но тут сзади кто-то вскрикнул и вспугнул птичку. Вилнит сердито оглянулся. Ну конечно, кричала женщина в клетчатом платке. Но вот она подбежала, и это была вовсе не женщина в клетчатом платке, а его собственная бабушка! Вилнит не успел ни удивиться, ни обрадоваться; бабушка подхватила его, прижала к груди, стиснула, взяла на руки, снова опустила на землю и снова подхватила. Вилнит не привык к таким нежностям и стыдливо отвернулся. А в это время с горы, задыхаясь, бежал дед с мокрыми, всклокоченными волосами, вытаращенными глазами и с таким перекошенным от волнения лицом, что неприятно было глядеть.

— Куда это вы забрались? — деловито спросил Вилнит. — Вас совсем нельзя было найти!

— А ты долго нас разыскивал, сынок?

Вилнит хотел было рассказать про школу, про скверных мальчишек, про того парня, который запустил в него комом земли, но сдержался. Ему совсем не хотелось, чтобы его жалели, а дедушка с бабушкой без этого не могут. Что было, то прошло… Вилнит пожал плечами и махнул рукой.

Бабушка шла впереди, дед сзади, а Вилнит между ними. Крылечко нового их жилища его не поразило — видел он и повыше. Печка тоже оказалась меньше, чем в избе пристанционной деревни. Комната была без полатей, стены оклеены обоями. Пять небольших окошек, два накрытых скатертями столика… В углу, на полу, их узлы и чемоданы. Кровать застлана одеялом. Вилнита усадили за стол и угощали, как знатного гостя. Бабушка купила масла и яиц, а в сеточке у нее оказался целый килограмм сладкого печенья. Бабушка и дед смотрели, как он ест, и, наверно, догадывались, что нелегко ему пришлось в дороге. Дед смущенно покрякивал, а бабушка несколько раз вытерла уголком фартука глаза. Хорошо делают, что не пристают с расспросами. Вилнит мог их за это только похвалить. Ему было сейчас так хорошо, что не хотелось омрачать эту встречу даже воспоминаниями о пережитом. С мужчиной всякое может случиться в жизни, нельзя же по каждому случаю поднимать крик. Однако выдержать до конца характер ему все же не удалось. Когда бабушка хотела унести узорчатую палку, пришлось рассказать про мальчика с козочкой в осиновой роще и про старика с большим клетчатым мешком. Вилнит описывал, как он ткнул его в бок, чтобы тот подвинулся, и дед с бабушкой смеялись до слез.

Спать не хотелось, Вилнит хорошо выспался, но он устал от еды. Его раздели и уложили в постель. Положив голову на согнутый локоть, блуждая с закрытыми глазами в каком-то своем мире воспоминаний, Вилнит пролепетал что-то про бутерброд с белугой, про мальчугана на разостланном матерью платке, но ничего толком разобрать было нельзя. Дед с бабушкой переглянулись: не надо расспрашивать, постепенно все узнаем.

Вилнит умолк. Рядом у изголовья лежала белая палка с узорами — с ней, наверно, связано какое-нибудь важное событие в его поездке на восток. Дед встал и бодрой юношеской походкой, на цыпочках вышел из комнаты.

Луна поднялась не высоко, и тусклые звезды утопали в белесоватом, мутном сиянии. На горе было светло, но оба склона оврага, по которым расположился Сосново-Солонец, были окутаны серым полумраком. Дед как будто впервые увидел это село. Вчера здесь была лишь палящая, душная и мертвая пустыня. Внизу у моста светился одинокий огонек. Церковь бессильно протянула свою старушечью шею, а обомшелый, покосившийся крест торчал, как желтый, высохший птичий клюв.

Дед прошел почти все село до вымерзшей березовой аллеи. Стояла такая тишина, что был слышен даже хруст сухой травинки под босой ногой. По отлогим склонам вплоть до видневшихся вдали горбатых хребтов Жигулевских гор тянулись необозримые беловатые поля ржи. Над обочинами дороги, роняя крупные капли росы, склонялись тяжелые колосья.