Новеллы - [2]

Я прошел мимо и слышал, как они перешептывались между собой. Через несколько минут я постучал в дверь кардинальского дома. Немного погодя окно в верхнем этаже отворилось, и луна осветила седую голову в черной ермолке, которая казалась пепельно-белой на фоне непроницаемой черноты оконного проема.

— Кто стучит?

— Это я, Зенон Легге.

— Что тебе нужно посреди ночи?

Этот вопрос уязвил меня.

— Дорогой дядя! — воскликнул я. — Похоже, что вы мне не рады, но этого быть не может! Сойдите вниз и откройте мне дверь!

— Возвращайся в отель, — возразил он сурово, — увидимся утром. Спокойной ночи!

Он скрылся, окно захлопнулось.

Мне стало ясно, что если я спущу ему это, то не только на утро, но и вообще уже никогда не обрету в себе доброго чувства к нему. А потому, взяв дверной молоток в правую руку и шнурок от звонка в левую, я стучал и звонил до тех пор, пока не услышал, как загремела изнутри цепочка дверного засова. Кардинал появился на пороге, лицо его было нахмурено, почти что угрюмо.

— Дядя, — вскричал я, хватая его за руку, — не укоряйте меня. Ваш дом всегда открыт для несчастных. Я несчастен. Посидим эту ночь вдвоем и потолкуем.

— Я тебя впускаю, Зенон, не из сочувствия к тебе, но памятуя о своем общественном положении, — сказал он. — Для блага соседей будет лучше, если ты станешь валять дурака у меня в кабинете, а не на улице среди ночи. Поднимись наверх, но, пожалуйста, без лишнего шума. Моя служанка работает от зари до зари, и не следует нарушать ее краткий покой.

— У вас благородное сердце, дядя. Я буду тихим, как мышка.

— Это мой кабинет, — сказал он, вводя меня в прескверно обставленную берлогу на втором этаже. — Единственное угощение, какое я могу тебе предложить, — горсть изюма. Припоминаю, что врачи запретили тебе горячительные напитки.

— Огни преисподней! — Дядя предостерегающе поднял палец. — Простите меня за столь неподходящее выражение. Я начисто забыл про этих врачей. Сегодня за обедом я выпил бутылку хереса.

— Этого еще не хватало! И как тебя только отпустили путешествовать одного? Твоя мать обещала мне, что ты приедешь в сопровождении Буши.

— А! Буши бесчувственная скотина. К тому же он трус. Отказался ехать со мной, когда узнал, что я купил револьвер.

— Ему следовало отобрать у тебя револьвер и ехать вместе с тобой.

— Вы продолжаете обращаться со мной, как с ребенком, дядя. Согласен, я несколько впечатлителен, но я объехал один весь свет и не нуждаюсь теперь в няньке для небольшого путешествия по Ирландии.

— Что ты здесь собираешься делать?

Я сам по пиал еще, что я собираюсь делать. Потому, ничего не ответив, я пожал плечами и стал рассматривать комнату. На письменном столе стояла статуэтка пресвятой девы. Я вгляделся в ее лицо, как вглядывался, наверно, и сам кардинал, отрываясь порой от своих трудов. Я почувствовал, как меня коснулась великая тишина. Блистающие нимбы возникли кругом. Нас осенило, подобное розовому облаку, кружево райских чертогов.

— Дядя, — сказал я, заливаясь слезами, счастливейшими в моей жизни, — странствия мои кончились. Помогите мне приобщиться к истинной вере. Давайте прочтем вместе вторую часть «Фауста», ибо я чувствую, что постиг ее наконец.

— Успокойся, тише, — сказал оп, приподнимаясь с кресла. — Возьми себя в руки.

— Пусть вас не страшат мои слезы. Я спокоен и силен духом. Дайте сюда этот том Гете. Скорее!

Здесь заповеданность

Истины всей,

Вечная женственность

Тянет нас к ней.

— Ну, будет, будет… Вытри глаза и успокойся. У меня нет здесь библиотеки.

— Зато у меня есть, в чемодане, в отеле, — возразил я, вставая. — Через четверть часа я буду обратно.

— Черт в тебя, что ли, вселился? Неужели ты…

Я прервал его взрывом хохота.

— Кардинал, — сказал я, задыхаясь от смеха, — вы начали скверпословить, а поп-сквернослов — нреотличнейшая компания. Давайте выпьем винишка, и я спою вам немецкую застольную песенку.

— Да простится мне, если я неверно сужу о тебе, — сказал он, — но боюсь, что господь возложил на твою несчастную голову искупление чьих-то грехов. Послушай, Зенон, я прошу твоего внимания. Мне нужно закончить с тобой беседу и еще подремать до половины шестого утра — это час, когда я встаю.

— И час, когда я ложусь, если ложусь вообще. Но я слушаю. Не сочтите меня грубияном, дядя. Просто чрезмерная впечатлительность…

— И отлично. Так вот, я хочу послать тебя в Уиклоу. Сейчас расскажу зачем…

— Не важно зачем, — прервал я, снова вставая. — Достаточно, что вы хотите меня послать. Я выезжаю немедленно.

— Зенон, будь любезен, сядь и послушай, что я скажу.

Я опустился в кресло.

— Усердие — грех, так вы считаете, даже когда я проявляю его, чтобы вам услужить. Нельзя ли убавить свет?

— Зачем?

— Это вселит в меня меланхолию, и я буду готов тогда слушать вас бесконечно.

— Я убавлю сам. Так достаточно?

Я поблагодарил его и настроился слушать. Я почувствовал, как глаза мои засверкали во мраке. Я стал сейчас вороном из баллады Эдгара По[1]

— Так вот послушай, зачем я посылаю тебя в Уиклоу. Во-первых, для твоей собственной пользы. Если ты останешься здесь или в любом другом месте, где можно гоняться за сильными ощущениями, тебя придется через неделю свезти в сумасшедший дом. Тебе надо сейчас пожить на лоне природы и под присмотром кого-нибудь, кому я доверяю. Кроме того, тебе надо заняться делом, Зенон. Это убережет тебя от безумных поступков, а также от поэзии, живописи и музыки, от всего того, что, как пишет мне сэр Джон Ричардс, может причинить тебе сейчас только вред. Во-вторых, я хочу поручить тебе выяснить одно дело, которое при определенных условиях может стать вредным для нашей церкви. Ты должен обследовать чудо.