Новеллы - [71]

Дольчемасколо, однако же, стоял на месте как вкопанный.

— Эй, Дольчемасколо! — окликнул его Гальо. Трактирщик — он был в надвинутой на ухо меховой шапке пирожком и в рубахе с засученными рукавами, открывавшими волосатые руки, — очнулся и сказал со вздохом:

— Прошу прощения. Я вот слушал, что тут говорилось, и прямо измучился, стою и мучаюсь. Как раз нынче утром тут появился пес кавалера Пиккароне, вот уж тварь поганая, бегает себе на свободе от дома своего хозяина до его угодий близ Канателло... Так знаете, что он мне сделал? Украл у меня связку свиных колбасок, штук двадцать, если не больше, прямо с прилавка стянул, чтоб ему ими отравиться! Счастье еще, что есть у меня двое свидетелей!

Мендола, Гальо и Фикарра расхохотались. Мендола сказал:

— Ты их повыше подвешивай, любезнейший! Дольчемасколо поднял вверх кулак, глаза его блеснули.

— Нет уж, клянусь Богом! Он мне заплатит за колбаски! Заплатит, заплатит, — твердил Дольчемасколо трем своим посетителям, которые недоверчиво посмеивались и покачивали головой. — Вот увидите, господа. Я нашел способ. Знаю, чем его взять!

И он состроил свою обычную плутовскую мину: прижмурил один глаз и указательным пальцем оттянул кверху веко другого.

Что он нашел за способ, Дольчемасколо не захотел говорить; сообщил только, что ждет из деревни двух крестьян, которые были свидетелями утренней сцены, и с ними под вечер отправится к Пиккароне.

Мендола сел в одноколку, так и не выпив; Гальо и Фикарра заплатили по счету и, посоветовав трактирщику для его же блага отказаться от попытки взыскать с Пиккароне деньги, отправились восвояси.

На то, чтобы обзавестись одноэтажным домиком, стоявшим при выходе из городка, Джероламо Пиккароне, адвокат и кавалер ордена святого Януария во времена Короля–Бомбы, потратил более двадцати лет, и поговаривали, что дом не стоил ему ни медяка.

Злые языки утверждали, будто дом сложен из булыжников, которые нашел на дороге и доставил на место, подкатывая их ногами, сам Пиккароне.

Был же он ученейшим юрисконсультом, человеком высокого ума и глубоким знатоком философии. Две его книги, одна про гностицизм, а другая про христианскую философию, были, говорят, переведены на немецкий.

Но он был самым закоренелым ретроградом, этот Пиккароне, иными словами — злейшим врагом всего нового. Одевался все еще по моде двадцать первого года; носил бороду подковой; был приземист, сутул, неприветлив, брови всегда нахмурены, глаза прикрыты; вечно почесывал подбородок и частенько ворчал себе под нос, одобряя свои тайные мысли:

— Ф–фу, ф–фу... Италия! Что сделали с Италией... премило, ф–фу... Италия... мосты и дороги... ф–фу... освещение улиц... армия и флот... ф–фу, ф–фу... ф–фу... всеобщее обучение... а если я хочу остаться ослом? Ни в коем случае... Всеобщее обучение... налоги! А Пиккароне платит... „

Платил он, по правде говоря, очень мало, а то и совсем ничего с помощью изощреннейших уловок, которые доводили до изнурения и отчаяния людей с самым испытанным терпением. В заключение же всегда заявлял:

— При чем тут я? Железные дороги? Никуда не езжу. Освещение улиц? По вечерам не выхожу. Я ни на что не притязаю, спасибо, и ничего не хочу. Только немножко воздуха, чтобы было чем дышать. Может, и воздух тоже вы сделали? Может, мне еще платить за воздух, которым я дышу?

Он и в самом деле жил совершенно уединенно у себя в домике, уйдя от дел, хотя ремесло его еще недавно приносило ему богатые доходы. У него, должно быть, были изрядные сбережения. Кому он мог оставить их после смерти? У него не было никаких родственников, ни близких, ни дальних. Ну хорошо, он мог распорядиться, чтобы банковые билеты положили ему в гроб, тот самый красивый гроб, что он велел приберечь про запас для себя самого. Но домик? И угодья близ Канателло?

Когда Дольчемасколо в сопровождении двух крестьян подошел к калитке, Турок, сторожевой пес, стал яростно бросаться на ограду, словно понимая, что трактирщик явился сюда из–за него. Пришел старый слуга, но он не мог ни утихомирить пса, ни оттащить его в сторону. Потребовалось, чтобы Пиккароне, читавший книгу в садовой беседке, подозвал пса свистом и подержал за ошейник, покуда слуга сажал его. на цепь.

Дольчемасколо, как человек бывалый, оделся по–воскресному и между двумя бедными крестьянами, усталыми и грязными после трудового дня, еще больше, чем обычно, казался процветающим и барственным со своей свежевыбритой физиономией — кровь с молоком, приятно поглядеть, — и к тому же на правой щеке возле самого рта у него была такая славная бородавочка с вьющимися волосиками.

Войдя в беседку, он воскликнул с притворным восхищением:

— Что за пес! И громадина, и красавец! Ну и сторож! Ему же цены нет!

Пиккароне покивал головой в ответ на похвалы и, нахмурив брови и прикрыв глаза, проворчал что–то, потом осведомился:

— Что вам угодно? Садитесь.

И показал на кованые табуреты, стоявшие вдоль стены. Дольчемасколо подвинул один из них вперед, поближе к столу, сказал обоим крестьянам:

— А вы там садитесь.

И добавил, обращаясь к Пиккароне:

— Я пришел к вашей милости как к знатоку законов, чтобы совет получить.