Новеллы - [56]

— Приятной прогулки, Рози! — крикнул ей вслед лавочник в расстегнутой на груди рубахе, показавшийся снова из дверей лавки. И, наклонив голову, глупо рассмеялся.

Розина повернулась и посмотрела на него сквозь вуаль; она подняла руку в маленькой нитяной перчатке и приветливо помахала ему, потом опустила руку, чтобы поправить платье, отчего приоткрылись ее туфли без каблуков.

А все–таки она надела нитяные перчатки и зонтик захватить не забыла.

— Бедного сора[9] Бернарди, словно собаку, хоронят, — раздался чей–то громкий голос из раскрытого окна.

Лавочник посмотрел вверх и снова опустил голову.

— Профессор, а сзади одна паршивая служанка... — донесся из другого окна голос какой–то старухи.

Среди пустынной, залитой солнцем улицы эти голоса, долетавшие сверху, звучали как–то странно.

Прежде чем свернуть за угол, Скалабрино предложил, Розине нанять извозчика: так ведь будет быстрее — тем более что, кроме нее ни одна живая душа не пришла на похороны.

— Под таким солнцем... в такое время... — Розина отрицательно покачала головой. Она дала обет пешком проводить хозяина до угла виа Сан–Лоренцо.

— Да что он тебя видит, твой хозяин?

Но та ни в какую/ Обет. Извозчика она если и наймет, то позже, по дороге в Кампо Верано.

— А если я сам заплачу извозчику? — настаивал Скалабрино.

— Ни за что. Обет.

Скалабрино еще раз чертыхнулся из–под цилиндра и медленно поехал дальше, сначала через мост Кавура, потом по виа Томачелли, виа Кондотти и дальше через пьяцца ди Спанья, виа Дуе Мачелли, Капо Ле Казе и виа Систина.

До сих пор он кое–как боролся со сном; надо было объезжать другие экипажи, трамваи, автомобили. Ведь он понимал, что никто не уступит дороги из уважения к такой жалкой похоронной процессии.

Но когда Скалабрино по–прежнему шагом проехал через пьяцца Барберини и поднялся по виа Сан–Никколо да Толентино, он снова спустил ногу на крыло переднего колеса, надвинул цилиндр на самый нос. И опять заснул.

Ведь лошади сами знали дорогу.

Редкие прохожие останавливались и смотрели на него со смешанным чувством удивления и гнева. Сон кучера на облучке и сон мертвеца в гробу, сон в холоде и темноте и сон под палящими лучами солнца; и потом эта единственная провожатая позади, с ярким зонтиком и под вуалью; словом, весь вид у похоронной процессии, неслышно и одиноко тащившейся в эту нестерпимую жару, был такой, что просто тошно становилось.

Нет, приличные люди не так отправляются на тот свет. Даже день, час, время года — и те были выбраны неудачно. Казалось, покойник не отнесся к своей смерти с подобающей серьезностью. Это раздражало прохожих. «Подумать, так кучер, может, и прав, что спит себе преспокойно».

И Скалабрино продолжал спать до самой виа Сан–Лоренцо! Но лошади, одолев подъем и свернув на виа Вольтурно, вздумали слегка ускорить шаг, и тут Скалабрино проснулся.

В то же мгновение он увидел слева на тротуаре худого бородатого мужчину в больших черных очках и мышиного цвета костюме и почувствовал, как в лицо ему, сбив цилиндр, угодил здоровенный сверток.

Прежде чем Скалабрино успел прийти в себя, мужчина бросился наперерез лошадям, остановил их и, угрожающе размахивая, руками, словно собираясь швырнуть ими в обидчика (увы, ничего другого поблизости не оказалось), истошно завопил:

— Это мне? Мне? Ах ты негодяй! Каналья! Бандит! Отцу семейства? Отцу восьмерых детей! Бандит! Мошенник!

Все прохожие, лавочники, покупатели мигом столпились около дрог; жильцы соседних домов высунулись из окон, на шум с окрестных улиц сбежались любопытные; не понимая, что происходит, они растерянно перебегали от одного к другому, становились на цыпочки. — Что тут случилось?

— Хм... похоже, что... говорят, что... не знаю!

— Там мертвый, да? Где?

— Да на дрогах же!

— Хм!.. Кто умер?

— С него возьмут штраф!

— С мертвеца?

— С кучера...

— А за что?

— Хм! Похоже, что... говорят, что...

Между тем тощий господин в мышином костюме продолжал возмущаться около витрины кафе, куда его оттащили; он требовал, чтобы ему вернули сверток, которым он запустил в кучера. Однако никто не мог пока понять, зачем такой почтенный синьор бросил этот сверток. На дрогах помертвевший от страха Скалабрино, щуря близорукие глаза, поправлял помятый цилиндр и давал объяснения полицейскому, который среди всеобщего шума и толкотни что–то записывал.

Наконец дроги тронулись, и шумящая толпа расступилась, чтобы дать им дорогу. Но когда снова засеменила за дрогами единственная провожатая с опущенной на лицо черной вуалью и с ярким зонтиком в руках, все умолкли. Лишь какой–то сорванец–мальчишка громко свистнул.

Что же все–таки произошло?

Да ничего. Просто небольшая рассеянность. Еще три дня назад Скалабрино был извозчиком; и вот когда он, разомлевший от солнца, внезапно проснулся, то забыл, что едет на похоронных дрогах. Ему показалось, что он по–прежнему сидит на козлах фиакра.. Привыкнув за много лет приглашать прохожих воспользоваться его услугами и увидев, что какой–то господин в мышиного цвета костюме стоит на тротуаре и смотрит на него, Скалабрино подал ему знак, предлагая прокатиться. И вот из–за подобного пустяка этот господин поднял такой шум и крик...