Новеллы - [128]
— Но ведь мы пробудем здесь всего несколько дней, — сказал ему Ренци. — Ровно столько, сколько понадобится, чтобы переговорить с некоторыми здешними господами о продаже твоих картин. А потом сразу вернемся в Форли.
— Теперь уж ничем не поможешь, — ответил Тито и в отчаянии махнул рукой. — Мы вернемся в Форли, а Пифагор будет по–прежнему встречать меня здесь, в Риме! Да и может ли быть иначе? Я всегда живу в Риме, Квирино, даже когда я далеко отсюда. Всегда в Риме, всегда в Риме, все мои лучшие годы, холостой, свободный, счастливый, такой, каким меня видел вчера Пифагор, не правда ли? А ведь вчера мы были в Форли. Скажи, разве не так?
Взволнованный, вконец расстроенный Квирино Ренци резко встряхнул головой и прищурился, чтобы не расплакаться. Никогда еще безумие его кузена не обнаруживалось с такой ужасающей очевидностью.
— Скорей же, скорей, — твердил Тито, — пойдем, отведи меня поскорее туда, где ты меня обычно встречаешь. Пойдем в мою студию, на виа Сардиния. Сейчас я должен быть там; надеюсь, что в это время там нет моей невесты.
— Но как же так? Ты здесь с нами, мой дорогой Тито! — воскликнул я с улыбкой, надеясь, что он придет в себя. — Ты это серьезно? Разве ты не знаешь, что со мной постоянно случаются всякие недоразумения? Я спутал тебя с одним очень похожим на тебя человеком.
— Нет, это я! Негодяй! Предатель! — крикнул несчастный безумец, сверкая глазами и замахиваясь на меня. — Подумай об этом бедняге. Я обманул его. Я женился, не сказав ему ничего. А теперь ты, кажется, задумал обмануть меня? Скажи правду, ты сговорился с ним? Ты с ним заодно? Хочешь втихаря женить меня? Отведи меня на виа Сардиния... А нет, так я дорогу знаю и доберусь туда сам.
Чтобы не отпускать его одного, нам пришлось пойти вместе. По пути я спросил его:
— Прости, разве ты забыл, что уже не живешь на виа Сардиния?
Он остановился, ошарашенный моим вопросом, взглянул на меня нахмурившись и сказал:
— А где же я живу? Ты должен знать это лучше меня.
— Я? Вот так здорово? Как же я могу знать, где ты живешь, когда ты сам этого не знаешь?
Ответ показался мне весьма убедительным. Я ожидал, что Тито будет им сражен. Я и не подозревал, что так называемые сумасшедшие тоже обладают тем сложным мыслительным аппаратом, который именуется логикой и работает у них превосходно, пожалуй, даже лучше, чем у нас, так как не останавливается даже перед самыми невероятными выводами.
— Я? Но ведь я даже не подозревал, что собираюсь жениться. Ты хочешь, чтобы я в Форли знал, что я делаю здесь, в Риме, один, и свободный, как когда–то? Об этом знаешь ты, ты, который видишь меня ежедневно. Идем же, идем, проводи меня. Я целиком полагаюсь на тебя.
Идя по улицам, он время от времени вопросительно поглядывал на меня, и немая мольба в его взгляде разрывала мне сердце; его взгляд говорил мне, что на улицах Рима он ищет свое второе «я», себя, свободного и счастливого, такого, каким он был в давно минувшие времена; он спрашивал, не вижу ли я чего–нибудь поблизости, он искал себя моими глазами, которые до вчерашнего дня видели его здесь.
Мною овладело тревожное беспокойство. «А что, если, к несчастью, — думал я, — мы натолкнемся на того, другого. Тито, конечно, его узнает: сходство слишком велико! Кроме того, из–за ботинок, которые скрипят не умолкая, на эту скотину все оборачиваются!» Мне казалось, что вот–вот я услышу у себя за спиной — дp, дp, дp — скрип его проклятых ботинок.
Но этого ведь могло и не произойти? Как бы не так.
Ренци зашел в магазин что–то купить. Я и Тито ждали его на улице. Вечерело. Я нетерпеливо поглядывал на дверь, в которой должен был появиться Ренци, и каждая минута ожидания казалась мне вечностью. Вдруг я почувствовал, как кто–то тянет меня за рукав, и я увидел Тито, его широко открытый рот вдруг растянулся в блаженной улыбке. Несчастный! Из его светлых, сияющих радостью глаз катились крупные слезы. Он увидел «его». Он указал мне на него, стоявшего тут же в двух шагах от нас на тротуаре.
Кроме шуток, попробуйте поставить себя на мое место. Этот господин, увидев, что на него пристально смотрят и указывают пальцем, смутился; но, заметив меня, как обычно, раскланялся. Бедняга, он был такой воспитанный! Я попытался одной рукой сделать ему украдкой знак, а другой в это время тащил прочь Тито. Но не тут–то было!
По счастью, господин понял мой жест и улыбнулся; однако он понял лишь то, что мой товарищ безумен; он не узнал себя в облике Тито, в то время как тот сразу же увидел в нем себя. Увы! Так выглядел он три года назад. Это был он сам, он наконец встретил себя таким, каким был всего лишь три года назад. Тито подошел к своему двойнику. Он восхищенно смотрел на него, нежно поглаживал ему руки, обнимал его и шептал:
— Как ты хорош... как хорош... Взгляни, а это наш дорогой Пифагор. Видишь?
Господин смотрел на меня и улыбался растерянно и испуганно. Чтобы успокоить его, я тоже печально улыбнулся. Лучше бы я этого не делал! Тито заметил, что мы обменялись улыбками и, сразу же заподозрив заговор, набросился на этого господина с угрозами:
— Не женись, дурак: ты меня погубишь! Хочешь дойти до такого же состояния, как я? Хочешь стать никчемным оборванцем? Брось эту девушку! Такими вещами не шутят, глупец! Мерзавец! Не зная жизни...
Крупнейший итальянский драматург и прозаик Луиджи Пиранделло был удостоен Нобелевской премии по литературе «За творческую смелость и изобретательность в возрождении драматургического и сценического искусства». В творческом наследии автора значительное место занимают новеллы, поражающие тонким знанием человеческой души и наблюдательностью.
«Кто-то, никто, сто тысяч» (1925–1926) — философский роман Луиджи Пиранделло.«Вы знаете себя только такой, какой вы бываете, когда «принимаете вид». Статуей, не живой женщиной. Когда человек живет, он живет, не видя себя. Узнать себя — это умереть. Вы столько смотритесь в это зеркальце, и вообще во все зеркала, оттого что не живете. Вы не умеете, не способны жить, а может быть, просто не хотите. Вам слишком хочется знать, какая вы, и потому вы не живете! А стоит чувству себя увидеть, как оно застывает. Нельзя жить перед зеркалом.
Крупнейший итальянский драматург и прозаик Луиджи Пиранделло был удостоен Нобелевской премии по литературе «За творческую смелость и изобретательность в возрождении драматургического и сценического искусства». В творческом наследии автора значительное место занимают новеллы, поражающие тонким знанием человеческой души и наблюдательностью.
Сборник «Ссора с патриархом» включает произведения классиков итальянской литературы конца XIX — начала XX века: Дж. Верги, Л. Пиранделло, Л. Капуаны, Г. Д’Аннунцио, А. Фогаццаро и Г. Деледды. В них авторы показывают противоестественность религиозных запретов и фанатизм верующих, что порой приводит человеческие отношения к драматическим конфликтам или трагическому концу.Составитель Инна Павловна Володина.
Новелла крупнейшего итальянского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе 1934 года Луиджи Пиранделло (1867 - 1936). Перевод Ольги Боочи.
Крупнейший итальянский драматург и прозаик Луиджи Пиранделло был удостоен Нобелевской премии по литературе «За творческую смелость и изобретательность в возрождении драматургического и сценического искусства». В творческом наследии автора значительное место занимают новеллы, поражающие тонким знанием человеческой души и наблюдательностью.
Шарль Нодье — фигура в истории французской литературы весьма своеобразная. Литературное творчество его неотделимо от истории французского романтизма — вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял особняком. Он был современником двух литературных «поколений» романтизма — и фактически не принадлежал ни к одному из них. Он был в романтизме своеобразным «первооткрывателем» — и всегда оказывался как бы в оппозиции к романтической литературе своего времени.«…За несколько часов я совершил чудеса изобретательности и героизма, мало в чем уступающие подвигам Геракла: во-первых, я выучил наизусть кабалистическое заклинание, не опустив из него ни единого слова, ни единой буквы, ни единого сэфирота;…в-четвертых, я продался дьяволу, и это, вероятно, единственное объяснение того, что мне удалось выполнить столько чудес».
Раздел «In memoriam» посвящен столетию со дня рождения классика французской литературы Альбера Камю (1913–1960). Говоря об истории его творческого наследия в России, переводчик и автор вступления ученый Борис Дубин пишет: «…как минимум два читательских поколения в „самой читающей стране мира“ были этого богатства лишены. Такой „прочерк“ не проходит бесследно для культуры…», и далее — о «зауженных горизонтах и обобранной судьбе самих этих поколений». Здесь же — набросок предисловия А. Камю к книге Симоны Вейль и фрагмент эссе «Первая улыбка мира» польского писателя Марека Заганчика (1967), где автор поминает путевые дневники Камю.
Литературный мир доныне пребывает в заблуждении относительно судьбы дочери визиря Шехерезады, описанной в «Арабских ночах». Была рассказана тысяча вторая сказка, повествующая не о чудесах и волшебстве, а о явлениях природы и достижениях науки нашего мира...
В октябре 1918 года к французским летчикам обращаются с призывом записаться добровольцами во Французский экспедиционный корпус. Двадцатилетний Жозеф Кессель, младший лейтенант, поднимается на борт корабля в Бресте. Владивосток — город, где правит закон джунглей. Бывшая казарма, ставшая пристанищем для шести тысяч проституток. Атаман Семенов и его казаки, наводящие на всех ужас. Однажды ночью, в кабаре «Аквариум», юный Жозеф встречает Лену, певицу, хрупкую и печальную. Так начинается история любви, странная и мучительная, совпавшая с крахом старого мира.
«Мопра» — своеобразное переплетение черт исторического романа и романа воспитания, психологического романа и романа приключенческого. На историческом материале ставятся острейшие общественно-политические и нравственные проблемы. Один из главных мотивов романа «Ускок» — полемика с восточными поэмами Байрона, попытка снять покров привлекательности и обаяния с порока, развенчать байронического героя.