Новеллы - [101]

В конце концов полумертвый от усталости дон Филиберто сел на край кровати. Взгляд его с удивлением остановился на свече, которая спокойно горела на ночном столике, словно призывая хозяина улечься спать.

Он даже не помнил, что зажег эту свечу.

Наконец он разделся и лег в постель, но так и не смог сомкнуть глаз в эту ночь.

Когда–то дону Филиберто казалось, что он может толково и обстоятельно объяснить себе любое явление; словом, ему казалось, что он понимает, как устроен мир.

И вот дон Филиберто медленно–медленно пустился в путь по жизни. Нельзя сказать, чтобы шагал он очень уверенно, нет. В душе его постоянно жил страх перед неожиданным и безжалостным нападением, которое в один миг может разрушить воздвигнутый им с таким трудом домик спокойствия.

С давних пор, во время оживленных споров в клубе и в кафе, а также при решении более серьезных дел, он являл собой образец благоразумия и сдержанности; эти примерные качества дона Филиберто Фиориннанци сказывались даже на его походке и в манере одеваться. Один только Бог знает, какие мучения претерпевал он, когда в жаркий летний день выходил в наглухо застегнутом плаще. Конечно, плащ уже далеко не новый, но какую суровую важность придает он своему владельцу! А как тяжело дону Филиберто Фиориннанци нести прямо и гордо свою большую и упрямую голову на длинной и тоненькой шее! Но ведь должен же он сохранять торжественную многозначительность.

Он хотел, чтобы во взгляде его, ясном как зеркало, каждый мог прочесть молчаливое предостережение или немой упрек, найти совет и поддержку. Правда, из опасения, как бы отвратительное дыхание повседневности не замутило поверхность зеркала, а грубый пинок не отбросил его далеко в сторону, лишив тем самым возможности оказать поддержку ближнему, дон Филиберто держался в сторонке. Но всем своим видом он неизменно показывал, что собирается вмешаться и, в зависимости от обстановки, примирить спорящих или отразить удар.

У него начинали нестерпимо чесаться пальцы, когда он видел на ком–нибудь расстегнутый пиджак или съехавший набок галстук. Дон Филиберто сам, из своей пенсии, заплатил бы маляру, лишь бы тот покрыл лаком панель в лавке, что напротив кафе. Сменить–то ее сменили, а вот отлакировать не удосужились.

Каждый вечер дон Филиберто Фиориннанци возвращался со своей прогулки по аллее, которая тянулась до самой окраины поселка, раздраженный и подавленный; ведь прошло уже столько месяцев, а муниципалитет все еще не распорядился заменить на последнем фонаре разбитое стекло. И словно судьба вселенной зависела от этого разбитого стекла, дон. Филиберто никак не мог успокоиться.

Чужая небрежность и бездеятельность оскорбляли его и в конце концов доводили до белого каления. Однако, желая успокоиться и сохранить незыблемыми свои суждения о разумном устройстве мира, он мало–помалу начинал подыскивать этой небрежности и бездеятельности всяческие оправдания. И в конце концов это ему удавалось, хотя и дорогой ценой. Его суждения после всех оговорок и оправданий постепенно утрачивали категоричность, начинала колебаться вся стройная система мироздания, и дону Филиберто Фиориннанци то и дело приходилось укреплять ее.

О Боже, теперь он дошел до того, что стал оправдывать воровство! Да, да, красть можно, но только с умом, так, чтобы честные люди понемногу прониклись уважением к вору, начали его ценить. Тогда со временем все решат, что, в сущности, виноват не столько сам вор, сколько глупец, который позволяет себя обкрадывать.

Однако случай с Мео Дзеццой был поистине необычайным. В самое короткое время этот ворюга до того возгордился, что стал требовать к себе особого, ничем не заслуженного внимания. Наглость его была беспредельна. Он повел себя запанибрата с теми, кто по рождению, по возрасту, по воспитанию стоял и стоит неизмеримо выше его. И потом, нельзя было сказать, что хозяин, которого Мео Дзецца буквально грабил, был глупцом. Наоборот, в Форни знали, что маркиз Ди Джорджи–Декарпи образцово управлял своими обширнейшими земельными владениями. Каждый год ученики коммерческих школ под руководством своих наставников приходили даже изучать на месте эту столь совершенную систему управления.

Лет тридцать тому назад отец маркиза рискнул вложить все свои капиталы в осушение Ирбийских болот. Он умер, не дождавшись счастливого конца этой рискованной затеи. Его сын жил теперь в городе и получал огромный доход со своих обширных земельных угодий, едва ли не самых крупных и плодородных на всем юге Италии.

Правда, молодой маркиз ни разу не побывал на своих землях, но вся заслуга в создании образцовой системы управления принадлежала ему. Земельный массив был разбит на десять секторов. Во главе каждого сектора, в который входило десять участков, стоял управляющий. Мео Дзецца был одним из этих десяти. Как же при столь совершенной системе маркиз не замечал, что этот бандит и наглец постоянно обкрадывает его? Ведь бесчестность Мео Дзеццы была видна всем окружающим, да и сам Дзецца с непосредственностью глупого животного почти не скрывал этого.

Когда на следующее утро дон Филиберто встал с постели, в ушах у него все еще со звоном отдавалось это мерзкое слово «доносчик». Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, он принял твердое решение — действовать. Видит Бог, он должен положить конец столь неслыханному безобразию и наглости.