Новеллы - [2]

Без такого своеобразия творческого мироощущения, без ярких индивидуальных особенностей художественного преображения реального мира в слове, в красках, в пластических формах, в музыкальных звукосочетаниях, нет искусства, а есть только убогое более или менее ярко расцвеченное, но в основе тусклое, ремесленное подражательство.

Однако такое своеобразное, необычайное — и, значит, очень субъективное — художественное преображение действительности может стать настоящим искусством только в тех случаях, когда и причины, и цели, и предмет творческого деяния, и самый творец — поэт или живописец, актер или скульптор — неотделимы от объективного реального мира. Настоящее художественное творчество, прежде всего и в конце концов, — неподдельно человечно, и, значит, проникнуто, согрето, воодушевлено большой объективной правдой общественной истории человечества и правдой общественных взаимоотношений людей.

Творчество Дороти Паркер развивается, несомненно, в русле настоящей художественной литературы, хотя общий идейно-эстетический диапазон ее новеллистики не слишком обширен и склонность писательницы к «малым формам» прозы иногда совпадает с невозможностью возвыситься и над малым содержанием, над малыми идеями и малыми проблемами, которыми живут «маленькие люди», населяющие ее книги.

Их мир очень далек и чужд нам. Это мир непрерывных утомительных, суетливых забот, трудная и невеселая жизнь в хлопотах о заработке, о доходе, о простой возможности существовать, в стремлении не столько к счастью, сколько к видимости счастья… Они живут в шуме громкого, но безрадостного смеха, в напряжении глубоко безнадежного отчаяния. Это отчаяние одиночества, вдвойне страшного оттого, что оно в пестром многолюдии таких же одиноких и глубоко чуждых, бессмысленно враждебных или, в лучшем случае, равнодушных друг к другу «ближних». Все они только и умеют, что говорить традиционно любезные, а по существу пустые лицемерные слова.

Писательница страстно ненавидит этот мир, мишурную нарядность и ханжеское сладкогласие жестокой, бесчеловечной капиталистической повседневности. Паркеровская сатира убийственно беспощадна, но внешне очень сдержанна. Она свободна от риторических обличений, от сарказмов, разящих ударами «ювеналова бича». В ней воплощена ненависть художника, намеренно отступающего в тень, молчаливого и как бы безучастного, который предоставляет живым образам ненавистного ему мира самим раскрываться во всей своей уродливой, омерзительной сущности.

Так, например, в рассказе «Изумительный старик» в умильных славословиях двух дочерей — самодовольной богачки и ее униженной, неудачливой и столь же глупой сестрицы — дается резко очерченный, почти осязаемо реальный образ их отца. Сам он не появляется и умирает, так сказать, за пределами повествования. Но именно этот «изумительный старик» является центральным образом рассказа. Это жадный, ненасытный стяжатель, расчетливый до последнего вздоха, типичный носитель пресловутого «духа бизнеса», американского делячества, неизменно гнусного в любых воплощениях, в любых масштабах: и в рвущихся к мировому господству, заглатывающих миллиардные капиталы акулах и кашалотах империалистического океана, и в мелководных хищниках — в зубастых щуках провинциальных омутов «одноэтажной Америки».

И также, не выходя за пределы чисто бытовых будничных подробностей, за пределы магазина, троллейбуса, квартиры, описывая мелкие рядовые события нескольких часов в жизни рядового буржуазного семейства, писательница создает типичные, сатирические образы четы «идеальных супругов Мэдисонов» («Малыш Кэртис»). Они оба тупо самодовольны, ненасытно жадны; владельцы состояний, они кропотливо учитывают грошовые траты и не только не стыдятся своего мелочного стяжательства, но возводят его в добродетель. Однако и в этих казалось бы давно известных в литературе критического реализма образах стяжателей, в образах американских «потомков» папаши Гранде и Плюшкина, писательница открывает новые общественно значимые черты. Она показывает их по-своему, в новом ракурсе. Бездетные супруги Мэдисоны усыновили сироту — четырехлетнего ребенка. Рисуя, как они самодовольно и бездушно «воспитывают» малыша, как умильно сюсюкают при этом и восхваляют их друзья, писательница разоблачает гнусное существо буржуазной благотворительности.

Той же ненавистью к респектабельным ханжам, к лицемерным и корыстным себялюбцам, пронизаны рассказы: «Мистер Дьюрант», «Песнь о рубашке», «Сердце, мягкое как воск» и др.

Если можно говорить о некоем «направлении главного удара» в сатирическом творчестве Дороти Паркер, то ее мишенью является прежде всего лицемерие — те покровы внешней респектабельности, внешних условностей, филантропических, религиозных ритуалов и фраз, за которыми скрываются наглое собственничество, хищный стяжательский индивидуализм и порождаемая ими ядовитая злоба или, в лучшем случае, тупое равнодушие к людям.

Но писательница никогда не атакует «в лоб», не обличает в открытую, не клеймит. Спокойно, неспешно она выворачивает наизнанку мелкие души, плоские умишки, показывает их изнутри, заставляет их самих говорить за себя.