Новеллы из цикла «Тысяча» - [9]

* * *

Работает по осушке болот на Колхидстрое. Доставляет горючее для экскаваторов, роющих каналы. Экскаваторы черпают столетнюю гниль, неподвижные царства из мутных корней, комариных личинок, всецветных и печальных болотных снов. Образуется широкий прямой канал, куда стекается невысыхающая накипь, мутные стоки, вечная сырость, малярийная лихорадка. Экскаваторы с грохотом и лязгом подвигаются все дальше и дальше. Им нужно доставлять горючее. Как? Лодка не может пройти. Лошадь не может пройти. Самолету негде снизиться. Колесу не на что опереться. Осел скользит и падает на размытых торфяных и топких тропинках.

Только человек может кое-как пробраться. И он идет, нагруженный баком с горючим. Как он ходит по этим тропинкам? Иногда он мостит себе путь ветками. Иногда везет горючее на санях – по грязи. Часто погружается в топь в своих резиновых сапогах и спецовке, но как-то находит в воде твердую опору. Безошибочно обходит глубокие места, откуда можно не выбраться. Но он благополучен. Ничего нет подчеркнуто упорного ни в его затылке, ни в подбородке, ни в плечах. Черные глаза смотрят спокойно и немного удивленно. Ничто как-будто сразу не говорит о редкой настойчивости и стальной воле. С горючим он не опаздывает. Не опаздывает. За год работы еще ни разу из-за него не останавливался экскаватор. Он ударник. У него есть нормы. Как можно устанавливать нормы прохождения по новым путям, по действительно неизвестным тропам – часто непонятно. Но они существуют – нормы.

На собрании инженер говорит, что по тем опасным, топким, скользким, грязным, мучительным дорожкам, по которым он должен проходить, через год будет по мягкому шоссе скользить автомашина, а по краям дороги будут стоять пальмы. Он знает, что это будет так, с видимым удовольствием слушает и удивленно улыбается.

* * *

Стройка новая, и в ней пока только кроме территории с частью законченных цехов одна улица рабочего поселка. Вдоль улицы еще лежит строительный мусор, а в (конце улицы свалка и за свалкой – цирк из холста и деревянное кино. Населения в поселке больше трех тысяч. Строится вторая улица, строится хорошее кино – каменное. Строится большой клуб. Строятся новые цехи. Проведена железнодорожная ветка. Далеко от площади с трибуной, на том месте, где строится клуб, посажены деревья – зачатки будущего парка, и там гуляет молодежь – уже много знакомств, связей, дружб, ссор, всевозможных отношений. И всюду можно встретить жизнерадостного парнишку Емельчука – он старожил стройки. Он здесь самый старый. Он приехал с первой партией. Он живет тут два года. Вот здесь, где улица, еще недавно ничего не было. Тут была степь, и где стоит завод – тоже была степь. Он улыбается – очень довольный, указывает на проходящих мимо иностранцев и каких-то людей:

– Никого тут не было. Теперь все приезжают.

– А вот внизу, у реки, тоже ничего не было, а теперь плотица, стадион, все вновь построено.

Он доволен, хотя по-хозяйски ругается то по одному поводу, то по другому. Это надо пристроить, то застроить, здесь расширить и т. д.

– Ну что, хорошо тебе здесь? Никуда отсюда не тянет? В Москву не тянет?

– Нет. Мне здесь хорошо. Все тут знакомо, все при мне выросло и растет. Тут мне почет и уважение, тут все меня знают. Нет, не поеду я отсюда никуда.

Ему двадцать лет, но он уже знает, с каким трудом приобретается «почет и уважение». Это завоевано им здесь тяжким трудом, и он никуда отсюда не уедет.

* * *

Поезд подходил к перрону. На перроне стояли трое с портфелями и водили глазами по окнам. Но тот, которого они встречали, был уже не в Окне, а на нижней ступеньке вагона. Одна нога свисала со ступеньки. Он был возбужден. Это был начальник стройки. Трое встречавших – подчиненные и уполномоченные. Начальник увидел их довольно давно. Задолго до того, как поезд окончательно остановился, он соскочил, подошел и, кратко поздоровавшись, сейчас же положил на бочку, стоявшую на перроне, свой портфель, открыл, вынул бумаги и, ударяя по ним пальцами, взволнованно сказал:

– Где цемент? Где чугун? Вот одна телеграмма и другая. И что вы посылаете инженерам приказы?! Что это такое?! Что вы всерьез думаете управлять приказами?! Что с вами стало?! Такими приказами?! От таких приказов, вы думаете, родятся материалы?!

– Товарищ Васин, – заговорили все трое, – мы телеграфировали Цивильскому, Цивильский ответил. Вот телеграммы от пятого числа и вот от седьмого все трое раскрыли портфели и стали тыкать пальцами в вынутые телеграммы). Специально поехал Коробов, Дьячков тоже сообщил… Линадский и Кузько вам же писали… Вы же знаете.

Начальник, еще более возбужденный, чем когда он стоял на ступеньке вагона, но не давая развиться чувству раздражения, а стараясь быть сдержанным и корректным, махнул рукой и сказал:

– Что мне Цивильский? Коробов? Кузько и Перекузько?! Знать я не желаю никаких Кузько и Линадских! У меня есть этот приказ!.. Вот он! Это высший бюрократизм. Это неслыханный документ! С такими приказами вы собираетесь работать! Что это такое?! Откуда вы взяли?..

– Товарищ Васин, товарищ Васин…

Все четверо оставили бочку, бурно пошли влево, разговаривая и размахивая руками. Механически, не видя, куда идут, зашли в дверь начальника станции. Вышли оттуда один за, другим, потом, так же разговаривая и так же механически, не видя, куда идут, – вошли в кабинет станционной охраны. Вышли оттуда, так же разговаривая и так же один за другим – механически вошли в багажное отделение. Тоже вышли. Наконец, попали в зал для пассажиров… Там они, продолжая разбираться в бумагах, телеграммах, волнуясь и споря, сели за столик. Столик покрылся бумагами. Подошел официант. Они не видели его, не обращали на него внимания. Официант постоял и отошел.