Новеллы из цикла «Тысяча» - [10]

Беседовали больше часа. Лица их были напряжены до крайности.

Важный ли они решали вопрос? Была ли это суета? Излишняя горячность? Склока? Начальническое раздражение?

Нет. Это могло быть и тем, и другим, и третьим.

Но это было страстью. Это было твердым желанием не допустить прорыва на стройке.

С вокзала начальник стройки поехал в город, встретил других товарищей, тут же разорился в задержке – и через два дня с этого же вокзала отправлялся поезд с нужными материалами.

* * *

Никогда не забыть этого знакомства на высоте тысячи метров. Он летел в числе делегации на съезд. Делегация везла радостное сообщение об окончании большой и трудной стройки. Навстречу делегации вылетело несколько самолетов – одноместных открытых бомбовозов. Они сопровождали самолет с делегатами, реяли над ним, под ним и около. Показывали лучшие образцы летного искусства, почти касались крылом крыла, что особенно трудно, делали виражи, мертвые петли.

Он сидел у окошка. Около него молодой летчик, все время сохраняя улыбку, качался в своем самолете, как в люльке, перекидывался через крыло, шалил, резвился, купался в вольной синеве, – все время сохраняя улыбку на добродушном молодом лице, обрамленном шлемом.

Делегат горячо приветствовал летчика. Он был взволнован. Он никогда не видел на таком близком расстоянии работы летчика. Он любовался им. Он беседовал с ним – говорить было немыслимо – но эта немая беседа на горячем; солнечном! ветре была глубоко содержательна. Он чувствовал, что летчик отвечает ему. Они говорили о самом: высоком и лучшем, о чем могут говорить друг с другом; советские люди. Улыбка летчика казалась ему родной. Этого знакомства он не может забыть и причисляет его к самым ярким событиям своей жизни.

* * *

Был в 1905 году анархистом. Сидел в тюрьмах. Много бедствовал, мытарствовал, но стойко боролся с царизмом. В семнадцатом году вступил в коммунистическую партию и с клокочущей своей энергией принялся за организованную революционную работу. Был на фронтах, потом работал по восстановлению хозяйства и всюду вносил горячность, добросовестность, страсть.

Сейчас в маленьком городке работает в секции совета по благоустройству города и специализировался на тротуарах.

Надоел всем. Перессорился со многими, но добился невероятных результатов: проложил уже почти во всем городке прекрасные ровные асфальтовые тротуары, а на многих улицах и – мостовые. Ездил в область, добивался материалов, ссорился, телеграфировал, переписывался, таскал бюрократов по товарищеским судам и контрольным комиссиям, но добился: городок поражал ровными новыми тротуарами.

Много энергии уходит у него на сохранение тротуаров. Он объезжает на велосипеде каждый день в разные часы улицы. Если на тротуар наезжала телега, если дворники не подметают их, если бросают откуда-нибудь на тротуары тяжелую кладь, – Он арестовывает, возбуждает процессы. Ярость его беспредельна.

Теперь, по московскому образцу, он освещает улицы и площади прожекторами с вышек домов.

Самые острые периоды борьбы уже прошли. Он признан. Его уважают и любят. Ему уже легче доставать материалы, деньги, людей. Но деятельность его не ослабевает. Он так же мчится на своем велосипеде, так же обходит город пешком, стоит и долго думает на улицах и площадях – один или с товарищами, – а ночью так же долго не гаснет свет в его окне: он работает, составляет планы и сметы…

* * *

Среди многочисленных туристов на празднество приехал финн, окончательно молчаливый человек. Его обслуживали, как и всех, очень внимательно. Возили, кормили, показывали достопримечательности, приветствовали. Он очень редко задавал вопросы переводчикам, внимательно смотрел, ходил. Приехал он из маленького городка в Финляндии, где жил постоянно. Он никогда не был в крупных городах. Москва поразила его, оглушила своими масштабами, мощью строительства, невиданными заводами, шумными улицами, обилием людей. В некоторые моменты он приоткрывал рот и смотрел, как деревенский юноша. Бывали дни, когда от обилия впечатлений он сильно уставал, и на следующий день для него сокращали программу экскурсий.

Его спокойствия никто не нарушал. Ему не задавали вопросов, на его редкие и скупые вопросы отвечали тоже кратко. Он был вежлив, корректен, по-своему любознателен. Иногда выходил из гостиницы один, останавливался около больших домов, готовых и строящихся, наблюдал густое автомобильное движение и опять, как деревенский юноша, открывал рот и клал руки на поясницу. Наконец, когда срок пребывания его в СССР закончился; и он вошел в числе прочих уезжающих в вагон, он вдруг подозвал к себе одного из работников Интуриста, поблагодарил за гостеприимство, затем сделал неловкую паузу и с ехиднейшей и злой гримасой сообщил как непреложную новость. Чувствовалось, что это гложет его давно, но он боялся высказать это, а теперь, уезжая, наконец, решился:

– Все это у вас хорошо, слов нет, но все-таки вы должны понимать, что, например, я – человек высшей расы, а вы – представители низшей. Наша нация принадлежит к высшей расе, понимаете, к высшей, а вам этого никогда не достигнуть. Поняли?

Работник, обслуживающий иностранцев, должен быть особенно вежлив и выдержан. Смеяться над глупостью гостя никак нельзя. Но в данном случае работник не выдержал: он, глядя на представителя «высшей расы», неудержимо смеялся все время, пока не ушел поезд.