Новеллы и повести. Том 2 - [6]

Но одно дело на общем поле, где работе не видать конца-краю. А у себя в огороде взрыхлить землю да грядки разбить всего каких-нибудь два денька и нужно.

Муж вечером пришел домой и глазам своим не поверил. Не поверил и в затею ее — разбогатеть одним махом.

— А кукурузу где сажать будем? — спросил он, кривя шею, потому что его обкидало чирьями.

— Где? У тебя на бороде! — Ее разбирала досада, что он не хочет понять. — Ему дело говоришь, а он про свою кукурузу толкует…

— А птицу чем кормить будем? — продолжал он, глядя на кур.

Так и не убедила его, он уехал злой и четыре субботы не показывался, а на пятую приволок белье и одежду, до того грязные и замызганные, словно в преисподнюю в них лазил.

«Люди из ничего деньги делают, а мой дураком был, дураком и помрет, — размышляла она. — Но уж если я загребу денежки, ни гроша он у меня не получит… Всё отдам Данчо, пускай своему извергу «Москвича» купит…»

Данчо была ее дочка, которая работала в городе на фабрике, а изверг — зять, уже два раза требовавший развода, потому что не дали за дочерью никакого приданого.

«Я ему заткну глотку-то, — мысленно грозилась Бона. — Только кабы не вышло опять так же, как… с той курицей, что не снесла яиц…»

Она поужинала куриным крылышком, но и это не принесло облегчения. В доме, кроме нее, не было ни души, огонь догорал, мясо оказалось жесткое, а когда она легла, ей приснился бригадир Милор, будто он тонет в омуте возле плотины, она протягивает ему руку, чтобы вытащить, а он норовит заглянуть ей под юбку…

Разбудил ее свисток цыганки Эмиши, напоминавшей хозяйкам, что пора выгонять скотину.

Бона поскорей привела себя в порядок, захватила на обед половину курицы, но еще долго стояла посередине двора, припоминая, куда вчера закинула свою мотыгу.

Когда она пришла на огороды, женщины уже окучивали помидоры.

*

Женщины рыхлили почву, двигаясь между рядами колышков, которые напоминали какой-то призрачный, высохший лес без веток и корней. Лишь бледно-зеленые помидорные стебли свидетельствовали о том, что в этом лесу что-то растет. Женщины работали босиком, и, когда прикасались к стеблям голыми икрами, на коже появлялись желтые пятна. Эта желтая, неприятно пахнущая жидкость была единственным защитным средством растения.

С дальнего края огородов, где в кирпичном сарайчике стояли весы, показался Милор со связкой мочалы. Рубаха на нем была расстегнута до пояса, на обнаженной груди торчали седые космы. Слегка спотыкаясь на кочковатой тропке, он на ходу вынул из кармана складной нож и в двух местах перерезал связку. Потом прошел по рядам и дал каждой из женщин по пучку мочалы, которую те заткнули за пояс.

У того ряда, где трудилась Бона, бригадир задержался, осматривая кусты.

— Эге! — сказал он. — Да вы, когда подвязываете, пасынкуете или нет?

— Тебя забыли спросить! — огрызнулась Бона.

— А ну-ка вернись, вернись! — приказал Милор. — Это вот как называется?

Он присел на корточки перед одним из колышков и показал на самые нижние побеги, на которых не было ни цветов, ни завязей и которые полагалось отсекать.

— Подумаешь! — сказала Бона, вернувшись и наскоро обломив их.

— Эх, Бона, Бона! — сказал бригадир, качая головой. — Плачут по тебе грабли…

— А ты сам не можешь уж и нагнуться? — вмешалась Тана. — Ничего, не переломишься…

Ее слова послужили сигналом, и женщины загалдели. Они не выносили, когда кто-то барином расхаживал возле них и распоряжался.

Милор слушал их, отойдя в сторонку, и улыбался краем губ. Он прекрасно понимал их. И знал, сколько взрывчатки накопилось в душе у каждой — от одного неосторожного слова, как от искры, все может вспыхнуть. Поначалу, когда кооперативы только-только организовались, крестьянки держались с председателями и бригадирами молчаливо и робко, выслушивали их замечания и не смели слова поперек сказать, только стискивали зубы и злобно взмахивали вслед рукой. Теперь не то. Женщины уже не молчат. Да и сами председатели сменили нрав: когда наведываются к ним (впрочем, теперь они наведываются нечасто), беседу ведут с оглядочкой, стараются побольше улыбаться, прежние начальственные замашки уже не в моде. Обе стороны уразумели ту простейшую истину, что без женщин кооперативу не прожить. Хороши или плохи, они его опора, без их рук, без их мотыг даже председательская контора травой зарастет.

— Ишь, расшумелись, — сказал Милор, глядя на женщин, опершихся на мотыги, чтобы немного передохнуть. — Знаете, на кого вы похожи?

Он хотел рассказать им про ужа и муравьев, но побоялся. Сказал, что они похожи на тигриц, — чтобы умаслить немного.

— А ты — на старого кота! — огрызнулась Тана, но в голосе ее уже не было прежней сварливости.

— Давайте работайте! — примирительно сказал бригадир и повернул назад. Он по опыту знал: самое умное — уйти, чтобы они работали, а не трепали попусту языками.

Шагая вдоль берега реки, он заглянул с обрыва на то место, куда закинул убитого ужа. И снова увидал его белый, высохший скелет, начисто обглоданный муравьями. Убил он ужа с неделю назад — чуть было босыми ногами не наступил на него и, схватив палку, двумя ударами перешиб ему хребет. Потом кинул с обрыва, чтоб не пугал баб, а нынче утром, заглянув вниз, обнаружил, что рядом с этим местом находится муравейник…