Новеллы и повести. Том 2 - [27]

— Было б в городе лучше, — продолжала спорить Бона, — то Петко купил бы там себе дом, а не стал бы каждый вечер сюда на «Волге» ездить.

— «Волга» казенная, потому и ездит, — сказала Жела.

Петко, бывший председатель их кооператива, несколько лет назад «выдвинутый» на пост заместителя председателя окружного народного совета, действительно жил в селе, и каждое утро за ним приезжала зеленоватая «Волга», отвозила на работу, в его кабинет, а вечером привозила домой.

«Важная шишка!» — потешались над ним в селе и при нем подсчитывали, сколько бензина идет на восемьдесят километров, чтоб ездить каждый день по два раза из Юглы в город и обратно. Но он невинно улыбался или с несокрушимой логикой поговорки «Дают — бери, бьют — беги» отвечал: «Положено, вот и езжу!» Что они могли на это ответить? На такого добродушного человека и сердиться-то трудно! И они только махали рукой, уверяясь в том, что в этом мире есть какая-то сила, которая благоволит к одним и немилостива к другим. Та безымянная, невидимая, неуловимая сила, которую они могли обругать, как обругал ее в этот вечер Тодор, но были бессильны побороть.

— Будь что будет! — сказала Ганета. — Выпьем! За всех мужиков, хоть наших, хоть казенных! Тетя Жела, ну его к черту, спой-ка лучше песню… Нам мира не переделать!

Тана принесла с костра новую сковородку колбасы, поджаристой, с плотной корочкой, блестящей от жира. Развеселившиеся женщины выпили еще, а Жела затянула их любимую старинную песню, которую слышала от матери. Эта песня болгарской крестьянки с бесхитростными словами о любви и разлуке, об увядших цветах и темных тучах в небе была грустна, но полна веры, потому что та, что сложила ее, верила, что все перенесет — ведь только сильному духом дано выплакивать свое горе в песне…

— Пьют да поют! — послышался из темноты мужской голос — А потом слезы начнут лить.

Это был Дим Бой. Он стоял, засунув пальцы за ремень своего карабина. Позади него раздались шаги, кто-то подошел к нему, и лампа над дверью осветила лицо бригадира Милора.

— Вечер добрый! — сказал сторож. — Идем мы это с заседания, бригадир и говорит: давай наших баб проведаем… Твой голос издалека слышно, Жела!

Тана пригласила их к столу, налила им вина, положила закуски. Дим Бой не заставил себя долго просить — повесил карабин на стул и наклонился к тарелке. Но бригадир был задумчив и не притрагивался к еде.

— Будь здоров, Милор! — крикнула Бона. — Давай чокнемся, голубчик…

И потянулась к нему своей рюмкой. Он неохотно усмехнулся, рюмки их соприкоснулись, но, прежде чем отпить, он сказал:

— Выпьем, коли хочешь…

— Что-то ты невеселый какой? — посмотрела на него Жела.

— Да так! — сказал он. — Не будем об этом…

— Не пугай баб! — сказал ему Дим Бой, подбородок которого уже замаслился. — Ничего страшного, как-нибудь утрясется.

— Что это вы шушукаетесь! — сказала Жела, и гомон немного утих. — Опять чего-нибудь выдумали на своих заседаниях?

— Да нет! — ответил Милор. — На этот раз сверху… И мы против, да…

Он заметил, что все смотрят на него и ждут, что он скажет. Отпил немного и объяснил:

— С самого обеда заседаем… Пока вы меня искали, я на заседании сидел. И до сих пор… ох, и жаркий шел спор. Наша «шишка» прикатила разъяснять, но мы его в такой оборот взяли — всю ночь спать не будет…

— Господи! — тихо сказала бабка Йордана. — Опять…

— Опять! — сказал бригадир. — По двести тридцать килограммов зерна велено давать на человека! Хоть две тонны заработай, получишь двести тридцать кило… Остальное деньгами. И все тут!

— Хорошее дело! — сказал Дим Бой. — Мешки на мельницу не возить, клади деньги в карман, а хлеб нужен — так на то пекарня есть!

Женщины не сразу поняли, что кроется за этим новшеством. Вроде все было к лучшему: чем терять время на мельнице, удобнее покупать готовый хлеб в пекарне. Впрочем, они уже привыкли к тому, что сдавали муку, получали взамен талоны, а по ним каждый вечер — теплые белые караваи. Но постой, постой… А отруби? Чем они будут кормить кур и поросят? Кооператив не обеспечивал кормом скотину, которая была в личном пользовании крестьян, стало быть, нужно будет покупать на рынке, а там цены в два-три раза выше… На рынке! Им и торговать будет нечем! Конечно, то, что сверх нормы, будет оплачено, но по государственным ценам. На рынке каждый выручил бы больше…

— Это Петко, «шишка» выдумал! — вскинулась Бона. И все согласились, что это его рук дело. Один Дим Бой попытался его защитить и сказал, что пришла бумага и что она касается всех сел, а не только Юглы. Петко приехал лишь разъяснять, как в прошлом году он разъяснял постановление о налоге на виноградники. Но налог был отменен той же осенью, и женщины сказали:

— Авось будет, как в прошлом году!

Бригадир слушал их, подперев голову рукой. К концу лета вино уже перебродило, и хотя выпил он немного, но чувствовал, что голова у него закружилась. Все больше одолевала его усталость, осаждали мысли о недавнем заседании. Петко-то даже пот прошиб… Будет он помнить это заседание. Да, как же, будет он помнить, как помнит, что отец его был бедняком, ковырял деревянной сохой землю и завязывал деньги в платок — копил, чтобы отдать сына в гимназию. Чтоб тот выучился и забыл, что значит крестьянский труд! «Не по государственному рассуждаете! — разорялся он. — Личные интересы защищаете…» «А мы что — не государство? — спрашивали они. — Государство, что сноп, из колосьев состоит… Мы его колосья, есть у нас, есть и у государства!»… «Разговорчики! — крутил он головой. — Государству хлеб подавай, а не разговоры».