Новеллы - [42]

— Дорогие друзья, — сказал доктор Хейдеггер, жестом приглашая их садиться, — я хочу просить вас принять участие в одном из тех небольших опытов, которыми я забавляюсь подчас здесь, в своем кабинете.

Если верить молве, кабинет доктора Хейдеггера служил вместилищем многих диковин. Это была полутемная старомодная комната, увитая паутиной и покрытая многолетней пылью. Вдоль стен стояло несколько дубовых книжных шкафов, нижние полки которых были уставлены рядами огромных фолиантов и покрытых россыпью готического шрифта in quarto[2], а верхние — томиками in duodecimo[3] в пергаментных переплетах. На среднем шкафу красовался бронзовый бюст Гиппократа, с которым, по уверению некоторых, доктор Хейдеггер имел обыкновение советоваться во всех затруднительных случаях своей практики. В самом темном углу комнаты стоял высокий и узкий дубовый шкаф, сквозь приоткрытую дверцу которого можно было, хоть и с трудом, разглядеть помещавшийся в нем человеческий скелет. В простенке между двумя шкафами висело зеркало в потускневшей золоченой раме, покрытое толстым слоем пыли. Об этом зеркале ходило много удивительных слухов. Рассказывали, например, что в нем живут духи всех умерших пациентов доктора и глядят ему прямо в глаза, когда бы он в это зеркало ни посмотрелся. Противоположную стену украшал портрет молодой дамы, изображенной во весь рост, в пышном наряде из шелка, парчи и атласа, краски которого, однако, потускнели от времени, как и краски ее лица. Около полустолетия тому назад доктор Хейдеггер должен был сочетаться браком с этой молодой дамой, но случилось так, что она, почувствовав легкое недомогание, проглотила какое-то снадобье, приготовленное по рецепту жениха, и умерла накануне свадьбы. Остается еще упомянуть главную достопримечательность кабинета: то был тяжелый, толстый фолиант, переплетенный в черную кожу, с массивными серебряными застежками. На корешке не было надписи, и никто не знал названия книги. Но было известно, что книга эта волшебная; однажды служанка приподняла ее, желая стереть пыль, — и тотчас же скелет застучал костями в своем шкафу, молодая леди с портрета ступила одной ногой на пол, из зеркала высунулось несколько страшных рож, а бронзовая голова Гиппократа нахмурилась и сказала: «Берегись!»

Таков был кабинет доктора Хейдеггера. В тот солнечный день, о котором идет рассказ, посреди комнаты стоял небольшой круглый столик черного дерева, а на нем — хрустальная чаша благородной формы и искусной работы. Лучи солнца, проникая между тяжелыми складками выцветших камчатых драпировок, падали на чашу, и от нее на пепельные лица пятерых стариков, сидевших вокруг стола, ложились мягкие отсветы. Тут же, на столе, стояли четыре бокала.

— Дорогие друзья мои, — повторил доктор Хейдеггер, — я собираюсь произвести чрезвычайно любопытный опыт, для которого мне нужна ваша помощь. Могу ли я на нее рассчитывать?

Как мы уже говорили, доктор Хейдеггер был весьма чудаковатый старый джентльмен, и его эксцентричность послужила поводом к тысячам фантастических толков. К стыду моему, должен сознаться, что многие из этих рассказов исходили от меня; и если что-либо в настоящем повествовании покажется читателю неправдоподобным, мне ничего не остается, как принять клеймо сочинителя небылиц.

Услыхав от доктора о предполагаемом опыте, гости решили, что речь идет о чем-нибудь не более удивительном, чем умерщвление мыши с помощью воздушного насоса, исследование под микроскопом обрывка паутины или об ином подобном же пустяке из тех, какими он имел обыкновение докучать ближайшим друзьям. Но доктор Хейдеггер, не дожидаясь ответа, проковылял в дальний угол комнаты и воротился, держа в руках тот самый тяжелый, переплетенный в черную кожу фолиант, которому городская молва приписывала волшебные свойства. Щелкнув серебряными застежками, он раскрыл книгу, перелистал несколько испещренных готическими письменами страниц и вынул оттуда розу, или, вернее, то, что некогда было розой, — ибо теперь зеленые листочки и алые лепестки приняли одинаковый бурый оттенок, и древний цветок, казалось, готов был рассыпаться в прах под пальцами доктора.

— Этот цветок, — сказал со вздохом доктор Хейдеггер, — эта увядшая и осыпающаяся роза расцвела пятьдесят пять лет тому назад. Ее подарила мне Сильвия Уорд, чей портрет висит вон на той стене, и я собирался вдеть ее в петлицу в день нашей свадьбы. Пятьдесят пять лет она хранилась между страницами этого древнего фолианта. Теперь скажите: возможно ли, по-вашему, чтобы эта роза, прожившая полстолетия, зацвела снова?

— Вздор! — сказала вдова Уичерли, сердито тряхнув головой. — Это все равно что спросить, возможно ли, чтобы зацвело снова морщинистое лицо старухи.

— Смотрите же! — ответил доктор Хейдеггер. Он снял крышку с чаши и бросил увядшую розу в жидкость, которой эта чаша была наполнена. Сначала цветок неподвижно лежал на поверхности, как будто не впитывая в себя влагу. Вскоре, однако, стала заметна совершающаяся в нем удивительная перемена. Смятые, высохшие лепестки зашевелились и заалели — сначала слегка, потом все ярче, как будто цветок оживал после глубокого сна, похожего на смерть; тонкий стебель и листья вновь сделались зелеными, и роза, прожившая полстолетия, предстала перед зрителями такой же свежей, как была тогда, когда Сильвия Уорд подарила ее своему возлюбленному. Она едва распустилась, несколько нежных пунцовых лепестков еще целомудренно прикрывали влажную сердцевину, в глубине которой блестели две-три капли росы.