Новеллы - [17]

— Ну, теперь я наконец-то понял, в чем суть твоего необычного отношения, твоей идиосинкразии. Нет, вовсе не Альбан, а датчанин-майор — вот кто пугает тебя и терзает твою душу; а дарующий исцеление врач просто расплачивается за то, что у него тоже ястребиный нос и жгучие черные глаза. Успокойся и выкинь из головы все дурное. Альбан, возможно, фантазер, но он желает добра и творит его, а посему позволь ему тешиться своим шарлатанством, как вполне безобидной игрушкой, и уважай его как искусного, вдумчивого и проницательного врача.

Барон поднялся и проговорил, беря Бикерта за руки:

— Франц, ты сейчас говорил то, что противоречит твоему внутреннему убеждению, чтобы хоть немного исцелить меня от беспокойства и страха. Но я сердцем чувствую — Альбан — мой злобный демон! Франц, заклинаю тебя! будь начеку, дай совет, помоги мне, поддержи меня, если заметишь, как что-то рушится в моем прогнившем семейном очаге. Ты меня понимаешь, и довольно об этом!

Друзья обнялись; было уже далеко за полночь, когда оба, одолеваемые сомнениями и тревогой, тихонько разбрелись по своим комнатам. Ровно в шесть утра, как и предсказал Альбан, Мария проснулась, ей накапали из флакончика двенадцать капель эликсира, и два часа спустя она, бодрая и свежая, вошла в залу, где ее радостно встретили барон, Отмар и Бикерт. Альбан заперся у себя в комнате, передав, что срочная корреспонденция удержит его там до вечера.

Письмо Марии к Адельгунде

Итак, тебе удалось наконец спастись от ураганов и бедствий страшной войны и обрести надежное убежище? Ах, дорогая моя, верная подруга, я не в силах передать те чувства, что я испытала, когда спустя столь долгое, долгое время вновь увидала твой изящный мелкий почерк. Сгорая от нетерпения, я чуть было не разодрала плотно запечатанный конверт. Вначале я просто читала снова и снова, даже не понимая того, что написано, и, лишь немного успокоившись, с восторгом узнала, что твой дорогой брат и мой возлюбленный Иполит жив и здоров и что вскоре я вновь увижу его. Так значит, ни одно из моих писем не дошло до тебя? Ах, дорогая Адельгунда, твоя Мария была серьезно, очень серьезно больна, но сейчас мне уже лучше; правда, болезнь моя была столь непонятного толка, что я еще и теперь пугаюсь, когда думаю о ней; Отмар и врач уверяют меня, что страх этот тоже проявление болезни, которую следует излечить до конца. Не требуй, чтобы я объяснила тебе, что, собственно, со мною было, этого я и сама не знаю: никакой боли, никаких мучений, которые можно было бы выразить словами, и все же я утратила всякий покой и бодрость. Все виделось мне каким-то иным. Громкие слова, шаги точно иглами пронзали мне голову. Порой все принималось кружить вокруг меня — предметы, голоса и звуки, все это терзало и дразнило меня на каких-то диковинных наречиях; странные видения уносили меня прочь из реальной жизни. Представь себе, милая Адельгунда, для меня вдруг каким-то чудовищным образом обрели жизнь все те глупые детские сказки о зеленой птичке[20], о принце Факардине[21] из Трапезунда и тому подобное, которые так чудно рассказывала нам тетушка Клара, ибо я и сама не в силах была противиться метаморфозам, что совершались со мной по воле злого колдуна; стыдно признаться, но эти нелепости столь пагубно действовали на меня, что я делалась все бледнее и слабее. То я до смерти горевала из-за какой-нибудь безделицы, пустяка, то вдруг буйно радовалась такому же пустяку, а мое «я» угасало тем временем в мощных извержениях некоей внутренней, неведомой мне самой силы. Вещи, которых я прежде даже не замечала, теперь не только занимали мой ум, но и мучительно терзали меня. Я вдруг почувствовала такое отвращение к лилиям, что всякий раз падала в обморок, стоило мне увидеть, пусть только издали, этот цветок; ибо мне чудилось, будто из чашечки цветка на меня бросается гладкий, переливающийся, извивающийся василиск. К чему пытаться объяснить тебе, милая Адельгунда, то состояние, которое я не стала бы называть болезнью, если бы оно не изнуряло меня все более и более; слабея с каждым днем, я уже глядела в глаза смерти. А теперь я должна поведать тебе нечто удивительное, то, что касается моего исцеления; им я обязана одному замечательному человеку, которого как-то раз еще до моей болезни привез в наш замок Отмар; среди всех знаменитых и искусных врачей в столице он, должно быть, единственный, кто владеет тайной быстро и успешно лечить столь диковинный недуг, как мой. Удивительное же в том, что во всех моих снах и видениях присутствовал красивый серьезный молодой человек, внушавший мне, невзирая на его молодость, глубокое почтение и то так, то эдак представавший передо мною в длинной мантии и алмазном венце, словно сказочный принц из страны духов, и освобождавший меня от злых чар. Я, верно, нравилась ему и была душевно близка, ибо он заботился обо мне, и я всякий раз была обязана ему за это жизнью. Порой он виделся мне мудрым царем Соломоном, и тогда я почему-то самым несуразным образом поневоле вспоминала Зарастро из «Волшебной флейты», которую видела в столице. Но как же я испугалась, милая Адельгунда, когда с первого взгляда узнала в Альбане сказочного принца из своих снов. Альбан — это и есть тот замечательный врач, ближайший друг Отмара, которого брат как-то раз привез к нам из столицы; однако в тот короткий визит он оставил меня столь равнодушной, что я даже не запомнила его наружности. Но когда он появился вновь, приглашенный, чтобы лечить меня, я даже себе самой не смогла объяснить то чувство, которое пронизало меня. Поскольку в Альбане благодаря его образованности и манере держаться ощущается достоинство и, я бы даже сказала, некая властность, возвышающая его над окружающими, то и я, едва он устремил на меня серьезный, проницательный взгляд, почувствовала, что должна исполнять все, что бы он ни повелел, и что он желает моего скорейшего выздоровления, желает полностью исцелить меня. Отмар сказал, что меня следует лечить посредством так называемого магнетизма и что Альбан неким способом приведет меня в экзальтированное состояние, когда я, погружаясь в сон и в этом сне пробуждаясь, ясно увижу свою болезнь и определю род лечения. Ты не можешь себе представить, дорогая Адельгунда, какое необычайное чувство робости, испуга, страха и даже ужаса сотрясало меня, стоило мне подумать об этом состоянии беспамятства и высшей жизни, однако я слишком хорошо понимала, что тщетно было бы противиться тому, что решено Альбаном. — Средство было испробовано, и я, вопреки своим опасениям, ощутила лишь его целительное воздействие. Я вновь обрела былой цвет лица и бодрость, чудовищное напряжение, в котором мне порой причиняли страдания самые невинные вещи, сменилось состоянием почти полного покоя. Глупые сновидения более не посещают меня, сон бодрит, ибо те нелепости, которые иногда снятся, уже не мучают, а смешат и веселят меня. Подумай только, милая Адельгунда, мне нередко кажется, будто во мне пробудилась некая новая способность с закрытыми глазами распознавать цвета, угадывать металлы, читать