Новеллино - [54]

«Краткое слово» имеет в Средние пека весьма богатую традицию – не нужно забывать, что у ее истоков стоит авторитет библейского стиля. Автор «Новеллино» прошел выучку в школе краткословия и вышел из нее искушенным ритором, а не наивным коллекционером анекдотов. Хотя большинство источников нашего сборника также не отличается многоречивостью, но и в них он умудряется найти лишние фразы и необязательные слова – вспомним, что недлинный рассказ Петра Альфонси, попав в «Новеллино», сократился чуть ли не вдвое. А тот факт, что самая короткая новелла «Декамерона» (о гасконской даме) длиннее в три раза соответствующего рассказа «Новеллино», достаточно красноречиво говорит о различии эстетических установок, породивших два типа прозы, – средневековый и ренессансный. Краткость как художественный принцип литературой Возрождения будет практически забыта.

Но наш автор не просто сокращает. Безликости и бесстрастности латинской прозы средневекового «примера», даже своим неторопливым и методическим синтаксисом отрицающего эмпирическую актуальность события, в «Новеллино» приходит на смену резвость и яркость паратаксиса. Синтаксис «Новеллино», недолюбливающий подчинительные конструкции, слишком логичен и точен, чтобы посчитать его прямой копией разговорной речи, но конкретность устного слова, не скованного еще условностями школьной грамматики, без всякого сомнения моделируется в слоге нашего сборника. Автор «Новеллино» враждует прежде всего с абстрактностью, внедренной в структуру и стиль латинского рассказа.

Дробя монотонную латинскую фразу, он ускоряет ритм рассказа. «Некий воин, отправляясь воевать мавров с ратью Карла Великого, просил родича своего, дабы тот, в случае его гибели на войне, коня его продал, а деньги раздал беднякам». Так гласит «Золотая легенда».[370] А вот ритм другого языка и нового жанра. «Карл Великий, находясь в походе против сарацин, оказался при смерти. Составил он завещание. Среди прочего копя своего и снаряжение завещал бедным».[371] Наделены историческими именами безымянные персонажи источника (знакомая нам процедура), сняты самоочевидные и потому рассеивающие внимание мотивировки (у Иакова Ворагинского родич нарушает волю усопшего, ибо конь ему «весьма приглянулся»), снижена торжественная атмосфера чуда.[372] И при совершенном подобии сюжета – два разных впечатления: не суровый урок, а занимательная история.

И это тот случай, когда изменения, внесенные в текст источника, едва заметны. Автор «Новеллино» может действовать много решительнее. И он не только сокращает, Он может существенно расширить и обогатить облюбованный сюжет, как это произошло с эпизодом «Романа об Александре» Александра де Берне, ставшим III новеллой нашего сборника.[373] Но как бы пи обращался автор «Новеллино» с источниками, идеал краткословия, риторический идеал точной и скупой на украшения речи он не упускает из виду никогда.

6

Однако не химерично ли само понятие «автор» применительно к «Новеллино»? Никто из исследователей не решится сейчас безапелляционно утверждать, что все до единой новеллы написаны одной рукой. До последнего времени единодушно признавалось флорентийское гражданство автора и дебатировался только вопрос, сколько – один или несколько – флорентийцев участвовали в создании сборника.[374] Ныне и флорентийская локализация «Новеллино» поставлена под сомнение: трудами Г. Фавати реалии и язык «Новеллино» отодвинуты на север, в Венецианскую область.[375] Но кто бы, венецианец или житель Тосканы, ни был первым итальянским новеллистом, единство стиля и структуры большинства новелл неопровержимо свидетельствует о единстве их автора; язык переписчик в силах «флорентинизировать», но он не может скрыть фундаментальную внутреннюю эклектику, – и праздным будет вопрос, все ли до последней строки принадлежит одному человеку в дошедшем до пас тексте.

Неверно было бы относить все изменения, которым в «Новеллино» подверглась традиционная схема рассказа, в актив прогрессирующего авторского самосознания, хотя известный прогресс налицо. Наивно было бы усматривать в эволюции стиля, которую мы стремились проследить, сопоставляя средневековый рассказ с рассказом «Новеллино», предвосхищение эпохальных идеологических революций. Но эволюция была. Менялся итальянский город, возрастая в материальной мощи. Менялся итальянский горожанин, рискнувший соперничать с феодальным двором и на поприще изящных искусств, не только на ратном поле, где победа была уже одержана. Город рвался к культуре, и клирики, нотариусы, школяры поставляли ему культуру в виде переводов и переделок. В этой переориентации культуры на новый язык и нового адресата участвовал и автор «Новеллино». Воспринимая идеал куртуазного социума, он не всегда выдерживал его идеальность, но, толкуя его приземленно и упрощенно, он сообщал ему неожиданную актуальность. Вряд ли он претендовал на многое, однако, взявшись за перевод латинского «примера», он, неожиданно для себя, смещал акцепты в системе идей, воодушевлявших средневекового проповедника. Идеи, конечно, оставались те же самые, но тускнел, пока еле заметно, их невыносимый для глаза блеск, сужалась сфера их всевластия. У земных вещей начинал появляться не отраженный, а собственный свет, история постепенно переставала осознаваться как коллекция «примеров» и приобретала самостоятельность, духовную и эстетическую. Это процесс небыстрый и не одним маленьким «Новеллино» засвидетельствованный. Но именно в этом процессе рождалась новелла, что лишний раз подтверждает сборник «ста древних новелл», утративший имя своего создателя, но немало сделавший для того, чтобы имя получил открытый в нем жанр.