Новеллино - [49]

Надо, однако, учитывать, что жанр в «Новеллино» находится в процессе становления, он еще аморфен, границы его зыбки, не всем рассказам сборника удалось пробиться к жанровой специфике – одни подошли к ней вплотную, другие сдерживаются своей неснятой до конца чужеродностью. В «Новеллино» чувствуется воля к жанровой определенности, чувствуется усилие, приложенное к созданию непротиворечивой жанровой модели, – усилие, направленное верно, но не умеющее до конца преодолеть сопротивление материала. И верность взятого направления, и сила тормозящей движение инерции особенно очевидны, если заглянуть немного вперед, в уже совсем недалекое будущее.

Спустя, полвека после создания «Новеллино» Боккаччо напишет «Декамерон», и новелла превратится в классический литературный жанр. Отнюдь не праздным представляется вопрос, каково отношение первой итальянской новеллы к идеальному жанровому образцу, что их связывает и что разъединяет. Боккаччо мог и не знать «Новеллино», но издатели XVI в., вернувшие «Новеллино» читателю, века новеллы, века Фиренцуолы, Граццини, Банделло, Джиральди, «Декамерон» не знать не могли. Они, судившие всякую новеллу с высоты «Декамерона», не пренебрегли скромным его предшественником. Вспомним также, что одним из самых авторитетных кодексов «Новеллино» мы обязаны Пьетро Бембо, теоретику ренессансного стиля.

3

Возьмем два варианта знаменитой притчи о кольцах: «Новеллино», LXXIII и «Декамерон», I, 3. Сюжет в обеих новеллах фактически идентичен. Султан, задумавший поживиться за счет богатого еврея, спрашивает его, чья вера лучше: если тот ответит, что лучше иудейская, можно будет обвинить его в святотатстве с последующей конфискацией имущества, а если он назовет лучшей мусульманскую, то окажется повинным в двуличии. Конфискация последует и в этом случае. Еврей отвечает притчей о некоем отце, имевшем трех сыновей и всего одно кольцо, которое все сыновья мечтали получить в наследство. Тогда он велел изготовить еще два кольца, как две капли воды похожие на первое, и вручил их сыновьям. Все остались довольны, считая, что владеют подлинным, а правду знает один отец. Так и с верами: какая из них наилучшая, известно только богу. Султану ответить нечего – конфискация не состоялась.

Боккаччо вносит в эту сюжетную схему едва заметные изменения, которые, однако, резко меняют всю атмосферу рассказа. Безымянный султан «Новеллино» получает в «Декамероне» имя, и имя прославленное: Саладин, которого средневековая Европа единодушно признавала образцом государственной мудрости и рыцарского благородства. Из вневременья притчи мы переносимся в историческое время, памятное славой и бесславием крестовых походов, столкнувшее в ратоборстве две мировые религии на священной земле, которая своим заветом вскормила и евангелие и коран, – вот конкретная основа словесного поединка протагонистов, и она дастся одним устранением анонимности.

Психологические мотивировки усложнены и облагорожены. Анонимы «Новеллино», безличные носители конфессионального спора – и твердо очерченные человеческие фигуры Саладина и Мельхиседека. Султан, «нуждающийся в деньгах», как купец, – и Саладин, как и подобает государю, растративший свою казну на войны. Первый с крючкотворством нотариуса и жадностью ростовщика «ищет предлог», чтобы изъять сокровища у еврея. Второй, «вынужденный необходимостью» и всем известной скупостью Мельхиседека, задумывает изящный турнир умов. И разительный контраст финалов. Султан, обескураженный «ловким ответом», отпускает еврея за неимением предлога его задержать – Саладин, искренне восхищенный мудростью Мельхиседека, откровенно рассказывает ему о своей нужде, «не утаив, что он, Саладин, замышлял над ним учинить». В «Новеллино» финал все и всех возвращает к началу: еврей возвращается к своим сундукам, султану нужно искать новые «предлоги» и новых жертв. В «Декамероне» Мельхиседек излечивается от своей скупости и «охотно» одалживает нужную сумму, а Саладин, раскаявшись в своем коварстве, пусть вынужденном и элегантном, возвращает деньги в срок, одаривает бывшего скупца и водит затем с ним дружбу.

В «Новеллино» притча звучит как «ловкий ответ» и не более, ее сила негативна, она – только законное основание для защиты от грабежа, прячущегося под маской законности. В «Декамероне» притча дает модель сосуществования религий и наций и как таковая немедленно воплощается в жизнь, скрепляя дружеские отношения иудея и мусульманина в контрасте, тонко продуманном автором, с той атмосферой религиозных войн, которая задала тональность всему рассказу.

Новелла о кольцах рассказана Боккаччо лучше, но это было ясно до всякого сопоставления текстов. Неясно, как она рассказана в «Новеллино» – просто хуже или по-другому, чем в «Декамероне». Попробуем это выяснить на другом примере: некая гасконка, будучи оскорблена и зная о слабохарактерности короля Кипра, упрекает его в трусости, и король, задетый за живое, из бесхребетного превращается в решительного и мстит за обиды гасконки и за свои собственные («Новеллино», LI; «Декамерон», I, 9). Здесь, как и в предыдущем случае, Боккаччо вводит свой рассказ в реальное историческое время: неизвестная гасконка, неведомо как оказавшаяся на Кипре, становится в его варианте знатной гасконской дамой, возвращающейся на родину после паломничества ко гробу господню «вскоре после завоевания Святой земли Готфридом Бульонским», а безымянный король Кипра превращается в первого кипрского короля, т. е. Ги де Лузиньяна. Но не это самое важное. Боккаччо трижды сообщает читателю о трусости и безволии короля: когда гасконка собирается подать жалобу на оскорбителей, когда она упрекает короля и когда последний против всех ожиданий обретает мужество и решительность. В «Новеллино» же об этом говорится только один раз – в прямой речи гасконки. За счет этих повторений, нагнетающих атмосферу безнадежности и обреченности на провал предприятия гасконской дамы, очень короткий рассказ Боккаччо более чем вдвое длиннее рассказа «Новеллино». Старший вариант кажется сокращенным переложением младшего, его сухим конспектом.