Новелла современной Румынии - [53]

Видать, Пинтя Датку хотел во что бы то ни стало выполнить свой долг до конца.

Умильно улыбаясь, Кирикэ двинулся дальше.

— Н-н-ну и мо-ооо-ки! — послышался вслед ему стон.

К досаде Икэ Леве, Кирикэ снова остановился и стал прислушиваться.

— …Получать деньги — излишек, что остался после взвешивания ягнят… — задыхаясь продолжал «по второму заходу» Пинтя Датку.

— Мо-ооо-ки! — отзывался где-то поблизости Пилу Каркалецяну.

Слева от дороги, по левую руку Кирикэ, был забор — два ряда колючей проволоки. Опираясь, как на палку, на кол забора, стоял Пилу: глядя в землю, он прислушивался к словам барабанщика, и, произнося свое излюбленное выражение, растерянно оглядывался по сторонам — он искал Василикэ Геба. Но Василикэ не было, Василикэ покинул его, и голос Пилу звучал с каждым разом все слабее, все неувереннее, как-то вопросительно:

— Мо-ооо-ки, да?!

Кирикэ и Леве он не заметил.

Ободренный видом врага, охваченного страхом, практикант Стан Кирикэ, закончивший свой первый рабочий день, двигался, само собой разумеется, по направлению к Томешть рядом с ответственным за транспортировку Икэ Леве, бывшим «потомственным» скорняком из Крайовы, как он выражался…

Перевод с румынского М. Богословской.

КОНЬ ДЕДА ЕФТИМЕ

С трудом пробираясь по чавкающей грязи двора, мы подошли к хате. Где-то вблизи, в темноте, гремя цепью, яростно лаяла собака, умолкая лишь для того, чтобы почесать спину о стожок соломы.

Дед Ефтиме Ион Лупу остановился в нерешительности, схватившись за дверную ручку.

— Нет бабы дома…

Я чиркнул спичкой и взглянул на часы.

— Должно быть, задержалась в селе… Ведь еще нет и шести.

Дед Ефтиме что-то пробормотал себе под нос; насколько я понял, он сетовал, что уж больно коротки зимние дни и длинны бабьи языки во все времена года, потом знаком велел мне подождать и как бы растворился в темноте между постройками тесного и бедноватого двора.

Вскоре он вновь появился, держа в руках огромный ключ, видимо изготовленный искусной рукой местного кузнеца.

Мы вошли в хату.

Желтоватый свет только что зажженной лампы, с еще запотевшим стеклом, озарил комнату. Чисто выбеленные стены хаты, недавно мазаные глиняные полы, каждый угол, — все говорило о неутомимом трудолюбии хозяйки.

— Ну, как завидит огонек в хате, тут же и придет. Так уж у нас заведено, — пояснил дед Ефтиме.

Он освободил мне место на лавке, сбросил с плеч сермягу, снял постолы и ловко, как белка, взобрался на печь. Я растянулся на лавке и, улыбнувшись, сказал:

— Знаете, дед Ефтиме, вы ничуть не постарели.

— Вот те раз! Отчего же мне стареть, когда я вовсе не стар! Ведь мне еще и пятидесяти нет. Разве это старость?

— Не старость, но…

Тут я запнулся: меня смутило явное возмущение, прозвучавшее в голосе деда Ефтиме, и метавшаяся по потолку тень его рук.

— Какое там еще «но»? Никаких «но»!.. Когда шла речь о вступлении в колсельхоз, то же самое…

— Я ведь и не заикался о колсельхозе, дед Ефтиме…

— Знаю, знаю, но и тогда тоже нашлись такие, что говорили: «Вам, дед, зачем в колсельхоз? Пусть уж лучше начнут молодые… Зачем им старики?» Так, так… Можно подумать, что один заступ да тяпка еще хороши для меня. Только послушай их! Одно вранье, черт бы их почесал, одно вранье. На сходке, когда мы собрались, чтобы записаться в колсельхоз, кто, думаешь, первым взял слово? Это я встал и сказал: «Вот что, хозяева, мне уже сорок семь лет. Есть у меня баба, конь, телега и два гектара земли. Можно мне записаться в коллективное хозяйство или же вы теперь скажете, что я стар и что мне только и осталось, что на завалинке лежать с трубкой в зубах и поглядывать, откуда за мною придет косая?» Они засмеялись, протянули мне лист бумаги, и я расписался. Понял, как было дело? Я первым записался в этом селе, первым стою в списке. А рядом со своей подписью — уж таков у нас обычай — я поставил крестик, чтобы могла приложить палец и баба. То-то и оно!

— Хорошо вы сделали, дед Ефтиме, что записались, хорошо, и…

— Брось, брось, не учи меня, что хорошо и что плохо. Я и сам знаю, не зря ведь посадил мне бог голову промеж плеч. Не глупее же я, как это бывает с иными, чем конь. Так и знай. Конь…

— Какой конь, дед Ефтиме?

— Какой конь? Мой конь, разве я не сказал тебе, что я записался вместе с конем…

— …с землей, конем и бабой, слышал я это. Только я не вижу связи.

— Да как же ты ее увидишь, если не даешь мне договорить! На стене-то ведь ничего не написано. Об этом знаю один я; если хочешь знать и ты, так помолчи и послушай. Будешь молчать?

— Молчу.

Дед кинул мне с печи дерюжку, чтобы я укутал ноги, и уселся по-турецки.

— Знаешь что? Раз мы тут балясы точим, то и света нам столько не нужно: будь добр, приверни фитилек у лампы. Видишь ли, у нас еще пока туговато с керосином. Да и привозить его трудно, видел наши дороги? Свиней запряги, и тем тошно станет! Приезжай-ка к нам через год, увидишь, какую дорогу мы тут отгрохаем! Чтобы люди ездили по ней, что тебе по зеркалу, чтобы не купались в грязи после каждого дождичка не хуже буйволов. Временный комитет[8] дает нам камень, побывали здесь и инженеры… К тому времени, может быть, и электростанцию построим, слышал об этом? Поглядишь тогда, каким будет наше село!