Новелла ГДР. 70-е годы - [49]

Виктор поправляет костер, который снова шумит и потрескивает. Противоположный берег освещается солнцем, оно коснулось горизонта за лесом.

— Послушайте, — говорит юноша и наклоняется к Стефе, но в этой удивительной тишине слышно каждое его слово, — я притащил сюда эту штуку, чтобы вы спели, А если вам не хочется петь, скажите что-нибудь на пленку. Чтобы я мог взять это с собой.

Я вижу, как пугается Стефа.

— Не даром, — быстро говорит он, — я заплачу, сколько вы скажете.

Стефа не отвечает. Она смотрит на него спокойно, с легким любопытством и явным удивлением.

— Мне нужна только пленка. Я выну ее, а ящик подарю вам.

Он даже не стесняется, ни Роберта, ни меня. У костра Виктор в упор смотрит на него.

Стефа, по-прежнему глядя ему в лицо, встает и поворачивается, чтобы уйти. Быстрым нервным движением он удерживает ее.

— Что случилось? Что плохого я сказал?

Теперь должен бы вмешаться Роберт, но он молчит. Мы словно окаменели.

И Стефа снова садится и снова слушает молодого человека.

— Что плохого я сказал? Я сказал, как оно есть. Никогда нельзя обманывать самих себя.

— Иногда бывает лучше обмануть самого себя. По крайней мере какое-то время кажется, что так лучше, но я уже прошла через это.

— Не очень-то долго это продолжалось.

— У меня было мало времени.

Стефа сидит тихо, слегка прищурив глаза. Смеркается. Тучи затягивают небо. Виктор снова подбросил дров в костер. Серебристо-серая гладь озера неподвижна. Из зарослей камыша доносится песня льда — тонкая, высокая, на два голоса.

— Мне нет нужды прятаться. Ни от кого. Я кое-чего достиг. Можете мне поверить. Вы думаете, это было просто? Вам этого не понять.

Маленькая деревушка, представляете? Девять километров до города по проселку. Моя мать батрачила у крестьян по всей округе. Кто бы чужой ни приходил в деревню, он спал у нас. Вот так. С ней. Что случилось с моим отцом, я не знаю. Они говорили, погиб. Я никогда не допытывался. Потом родилась сестренка, а потом еще мальчик. Она подняла нас всех. Вполне заурядная история; таких историй сотни тысяч. Никто больше не хочет слышать их. Только для меня она одна-единственная, моя. У человека бывает всегда одна.

Мать много пела. В поле, в хлеву, у печки, за стиркой. Она знала много песен.

Она радовалась, что я учусь, но никогда не могла понять зачем.

Я навещаю ее иногда. Теперь не очень охотно. Когда мы выросли, она снова вышла замуж. За пенсионера, по объявлению в газете.

Когда я стал студентом, она гордилась мной. Она взяла мою фотографию для паспорта и поставила в комнате на радиоприемник.

Мне нет нужды ничего скрывать. Я всего добился сам. Аттестат зрелости. Государственные экзамены. Мне двадцать восемь, и я зарабатываю кучу денег. Я еще не сказал, чем занимаюсь: я судостроитель. В этой области у нас большие успехи. Я опубликовал несколько статей — можете смеяться. Понимаю, в этом нет ничего особенного.

Он умолк. Молчали все. Стефа склонилась к огню и терла руки, словно ей было холодно.

— Я добился того, — сказал он, — что задумал. Достиг того, чего хотел. Я знаю себе цену. И могу это всем сказать.

Он протянул руки к огню, расставил пальцы.

— Но все уходит между пальцев. Все. И то, что выглядит как счастье. Почему? Почему у меня так? Другим легче. Мне никто не давал форы, никогда. Другие смогли бы удержать все.

Тишина. На воде заблестели огни. От костра падает длинный пылающий отсвет. Тишина и нежное позвякивание танцующих льдинок.

— Почему? А что они делают из него, господи, когда я на это смотрю!..

Я поворачиваю голову и взглядываю на него. Он не лжет. Все это правда. Так он думает, так чувствует. Он сплел пальцы и свесил руки между колен.

Он наклонился к Стефе, мимо меня.

— Я болтаю чепуху, — сказал он. — Не принимайте этого всерьез.

Он схватил свой ящичек и крутит верньеры.

— Спойте, — попросил он, — или скажите несколько слов.

Я с усилием сдержала себя. Я смотрела на Роберта. Должен же он что-то сделать. Но он не пошевельнулся.

Долгая тяжелая минута проходит в молчании. Молодой человек хочет подняться. Стефа не пускает его. Взглядом она удерживает его. Она забрасывает косы за спину, сначала одну, потом другую. Она спрашивает:

— Зачем? Зачем вам это нужно? Мы ведь только начали разговаривать друг с другом. У нас еще много времени.

Она смотрит на него своими серьезными зелеными глазами, они у нее и в детстве были такими.

Из толстого уже почерневшего сучка внезапно вырывается синее пламя и несколько секунд свободно парит в воздухе.

Мы встаем. Меня знобит. У меня застыли колени. Виктор бросает тлеющие сучья в костер, остальные заботливо засыпают кострище песком.

Прежде чем идти к велосипедам, мы вглядываемся в колеблющуюся серую пелену и не знаем, где кончается озеро, где начинается небо. Со стороны мерцающего белым пятном города заблестели первые огни.

Перевод Э. Львовой.

МАКС ВАЛЬТЕР ШУЛЬЦ Платок на колене

© Neue Deutsche Literatur, 1977, № 8.

© Перевод на русский язык издательство «Художественная литература», 1979.

Вернувшись домой — а это произойдет не далее как завтра, — он загадает сыну такую загадку: некий путешественник едет на машине в определенное место. Скорость примерно семьдесят километров. Дорога гористая. Неожиданно в зеркале заднего вида он замечает, что место это от него удаляется, причем с той же скоростью, с какой он к нему приближается. Вопрос: как это может быть?