Новая встреча. Неизданные беседы - [48]

Да…

Я так считал, так, несомненно, считал и Поль Груссак, когда был директором Библиотеки. Можно сказать, что в какие-то минуты я даже был Груссаком, и я должен быть благодарным судьбе за это.

«Укором и слезой не опорочу…»

Да, верно. В какие-то минуты я был Груссаком; я размышлял о том же самом, что и он, меня окружало то же самое, что и его, я наверняка сидел за тем же письменным столом, за которым сидел он. А быть, хотя бы несколько минут, Полем Груссаком — за это уже можно быть благодарным; да, я должен быть благодарен.

А Груссак был Борхесом.

Возможно, но я не знаю, приятно ли это было ему.

Уверен, что да.

Я не знаю, знал ли он хоть что-нибудь обо мне.

существований моего деда он знал, он о нем упоминает. В одной из его книг встречается фамилия Борхес, а затем примечание: «Полковник Франсиско Борхес»[208]. То есть речь, без сомнения, вдет о моем деде. В общем, моя фамилия была известна Груссаку. Он написал «Борхес», и фамилия эта не была для него звуком пустым; возможно, он вспомнил о гибели моего деда в сражении под Ла-Верде[209], когда разгромили Митре[210], это было в 1874 году.

О чем вы уже написали.[211]

Да, но мне кажется, что сейчас я чувствую себя очень далеким от своего деда, а очень близким — и это мне не стоит особого труда — чувствую себя к Полю Груссаку. Груссак для меня — человек гораздо более близкий и живой, чем мой дед.

Может быть, потому, что вы со своим дедом никогда, даже случайно, не встретились бы в Библиотеке?

Признаться, я думал, что меня назначат директором Библиотеки в Ломас-де Самора[212], но кандидатуру мою не утвердили, я потерпел сокрушительное поражение. (Смеется.) Также не стал я директором и одной библиотеки в южном районе. В Монсеррат, я не ошибаюсь?

Ну что же, вы не стали директором библиотеки имени Антонио Ментруита, но зато стали директором Национальной библиотеки.

А та библиотека носит имя Антонио Ментруита?

Да.

Ну что же, я хотел стать ее директором и сказал об этом Виктории Окамтго, а она мне ответила, чтобы я не был идиотом.

(Смеется.) Чтобы стал директором Национальной библиотеки.

(Смеется.) Ну да, конечно.

24. Литература в опасности

Освальдо Феррари: Недавно в одной буэнос-айресской газете я прочитал ваше, Борхес, открытое письмо, оно называется Культура в опасности.

Хорхе Луис Борхес: Сначала я хотел назвать его несколько иначе; мне самому название Культура в опасности не нравится. Лучше было бы озаглавить: Литература в опасности, но людей, хотя бы номинально, больше интересует культура, чем литература; литература — только часть культуры, она входит в культуру, а не наоборот. Как бы там ни было, письмо получило название Культура в опасности; хотя многие и испытывают к слову культура неприязнь, но оно единственно возможное для определения понятия, которое оно и обозначает, не так ли?

Если вы не возражаете, я прочту ваше письмо для того, чтобы вы его прокомментировали.

Почему бы и нет?

Вы пишете: Вряд ли найдется человек, который хотел бы сделаться объектом шуток; но хоть это и кажется невероятным, таким человеком стал я. У меня в руках проект реформы — назовем это так — учебного процесса на филологическом факультете Университета Буэнос-Айреса. Я— профессор-консультант этого учебного заведения…»

Скажу коротко о своей преподавательской деятельности: почти двадцать лет, если округлить цифру, я преподавал не английскую либо североамериканскую литературу — это сделать невозможно, так как они беспредельны, — но учил любви к этим литературам, или, если говорить более конкретно, любви к некоторым писателям; я чувствовал себя вполне удовлетворенным, если какой-либо студент выказывал желание прочесть книги того или иного автора. Кажется, однажды я уже рассказывал о том, как какой-то незнакомец остановил меня на улице Сан-Мартина и сказал мне: «Я хочу, Борхес, поблагодарить вас». И я ответил ему: «За что же вы хотите поблагодарить меня, сеньор?», и он сказал: «Вы познакомили меня с Робертом Льюисом Стивенсоном». Ну что же, ответил я, в таком случае я могу чувствовать себя удовлетворенным. Да, я чувствовал себя чрезвычайно счастливым, ведь если я познакомил его со Стивенсоном, то я… значит, в его жизни стало побольше радости. Итак, я учил любви не ко всей литературе, поскольку всю литературу любить невозможно, но любви к некоторым книгам и к некоторым авторам, или даже только к одному автору. И если я мог внушить такую любовь, то я считал свою задачу выполненной; ведь все остальное: имена, даты — все это можно найти в энциклопедиях и в учебниках по истории литературы.

Дальше вы пишете: «Но я никогда никому не дал ни одной консультации…»

Объясню, почему я так написал; нам — Хосе Луиса Ромеро и мне — пожаловали должность профессоров-консультантов. Я спросил у Ромеро: «Что означает быть профессором-консультантом?» Он ответил: «Точно не знаю, но предполагаю, что мы должны давать консультации». Но ни за какими консультациями ко мне никто ни разу так и не обратился; видимо, Ромеро дал мне неверное объяснение. Возможно, предполагалось, что мне просто должно было польстить, что я являюсь профессором-консультантом. Ну что же, весьма признателен. Итак я — профессор-консультант, хотя и не знаю, что это значит. Думается, меня можно было назвать, предположим, «профессором на пенсии, в отставке», но это было бы очень похоже на «уволенного профессора», не так ли? А «консультант» — это похоже…