Новая встреча. Неизданные беседы - [37]

И есть еще одно описание, оно принадлежит Кармен Гайдаре: «Мы, аргентинцы, — жители пустыни».

Да, нет сомнения: пустыня — внутри нас, Это чрезвычайно печально, и вместе с тем верно, не так ли? Аргентинец ощущает себя одиноким. У него нет ощущения общности. Равнина нас разделяет, и мы с ней нераздельны, и навсегда одиноки.

Эта разобщенность, от которой мы страдаем, свойственна жителям юга, тем, кто обитает на краю земли.

Да; и я сейчас вспомнил Шуль Солара[164], он говорил мне, что карты следовало бы печатать иначе, чем принято. И тогда бы мы находились не на конусе, свисающем, словно тряпочка, вниз, а на вершине, на самом пике; юг должен быть наверху, а не внизу карты.

Шуль хотел перевернуть карту мира, перевернуть земной шар.

Да, но этой шутке — грош цена; с таким же успехом можно было сказать, что юг и север должны находиться справа и слева. Однако они на картах и поныне располагаются внизу и вверху.

Я вспоминаю людей равнины, которых вы описали в своих рассказах, — их образы законченны, я даже бы сказал, законченны окончательно. Я вспоминаю Тадео Исидоро Круса[165], я вспоминаю…

Да, верно; и столь странно, что характер человека может определяться картографией (оба смеются), но почему бы и нет? — почему бы и не отличаться друг от друга тем, кто живет в горах, и тем, кто живет на равнине? Возьмем, к примеру, гаучо; образ гаучо не ограничен только тем, что он живет на равнине, ведь есть и гаучо, которые живут в горах; но я не знаю, влияет ли это на характер человека или нет.

Очевидно, да; в каждой стране жители равнин отличаются от жителей гор. Важны и оттенки различий.

На конференции, посвященной гаучо, — кажется, она проходила в Чикаго, — Груссак говорил, что есть два типа гаучо: гаучо, живущий на равнине, на юге, и гаучо, живущий в горах, на севере. А вот Лугонес в «Пайядоре» утверждает: гаучо повсюду один и тот же — и в горном районе Сальта, и на равнине. Но я не уверен в том, что он прав; вероятнее всего, разница между двумя типами гаучо имеется.

— Но я хотел бы поговорить не только о гаучо, я хотел бы поговорить о нас всех, как о людях равнины, ведь Буэнос-Айрес, как вы сами сказалиэто равнина, застроенная домами.

Без сомнения; помнится, однажды я разговаривал… не буду упоминать его имени… я беседовал с одним литератором, французом, и он мне сказал… да, разговор происходил в отеле, не помню, в каком, неподалеку от площади Конгресса… и он мне сказал, что хотел бы увидеть пампу. И я ответил ему: нет ничего проще, мы как раз и находимся в пампе. Конечно, я пошутил (смеется), я понимал, что он хочет видеть не пампу, застроенную домами, а пампу-пустыню.

Но вспомним еще об одном французском писателе, о том, кто сказал: горизонтальное головокружение пампы.

Это был Дрие ла Рошель[166]; мы пошли от центра города на западную окраину и дошли, кажется, до моста Альсина или до квартала Патерналь, точно не помню, в общем пришли туда, где уже ощущается равнина. И он сказал: «vertige horisontal» («горизонтальное головокружение»). Да, это был Пьер Дрие ла Рошель, в какое-то давнее раннее утро, на окраине Буэнос-Айреса.

В то утро Дрие ла Рошель был только с вами, Борхес?

Были Ибарра[167], Дрие ла Рошель и я. По-моему, больше никого. Мы шли втроем и дошли до окраины Буэнос-Айреса. Кажется, мы вышли из Сан-Хуан-и-Боэдо и дошли до моста Альсины, так мне помнится. Но может быть, мы вышли к другой западной окраине; нет, скорее всего, мы шли на юго-запад; да, мы вышли к мосту Альсины. Да, помню, что… да, мы увидели табун лошадей. Ибарра мне напомнил об этом однажды, сам я уже и забыл. И я воскликнул: родина! И добавил грубое словцо, оно не было грубым, оно было эмоциональной эмфазой.

Как странно, Борхес, мы искали что-либо для завершения нашего диалога о пустыне, о равнине и…

И будущий самоубийца предоставил нам свою фразу.

И самоубийца Дрие ла Рошель нашел эти слова: горизонтальное головокружение.

Да, наш друг пришел нам на помощь.

19. Адольфо Биой Касарес

Освальдо Феррари: Борхес, мы все, ваши читатели и почитатели, не забываем об одной вашей дружбе — ей мы обязаны многими вашими оригинальными произведениями и переводами. Я говорю о вашей многолетней дружбе с Адольфо Бийо Касаресом.

Хорхе Луис Борхес: Ну что же; я написал предисловие к его первой книге — «Изобретение Мореля»[168]. Вспоминаю, что он того, чтобы напомнить о другой книге — об «Острове Моро» Уэллса, и моя сестра нарисовала для что-то вроде плана острова; вспоминаю также, что это был желтый остров среди синего моря, и предисловие, которое я написал… я написал его потому, что Ортега-и-Гассет сказал, что в чрезвычайно трудно: сюжета и что практически невозможно придумать сюжет. А я в заметке, первоначально опубликованной в журнале «Сур», написал, что именно в наш век, как ни в какую другую эпоху, появилось множество произведений с великолепными сюжетами, и в качестве примера привел Уэллса; да, я упомянул Уэллса, Честертона, а также романы Кафки; я вспомнил этих писателей и добавил, что именно для литературы нашего века показательно умение придумывать великолепные сюжеты. И что такой книгой, не менее прекрасной, чем приведенные примеры, является роман Биой Касареса… Я не верил, что можно работать в соавторстве, но однажды в воскресное утро я пришел к Биою завтракать, завтрак длился целый час, и он мне сказал: «А давай напишем вместе тот рассказ, сюжет которого ты придумал, давай попробуем писать в соавторстве». И я ответил, что согласен, и согласился только потому, что бы уверен: писать в соавторстве — невозможно. Все же мы начали писать вместе и какое- то время спустя поняли: вместо нас появился новый автор, позже мы назвали его Бустос Домек, а еще позже появился Суарес Линч; он появился вместо нас, и мы начали писать. Я не смогу вспомнить, кто из нас что придумал; чаще всего сюжеты были мои, а фразы, великолепные фразы, — Биой Касареса; но все же я не совсем уверен и в этом, какая-либо фраза могла принадлежать и мне, а какое-либо развитие сюжета мог придумать и он. Кроме того, я думаю, что для того, чтобы писать в соавторстве, соавторы должны забыть о том, что они — два человека, два автора; если этого не произойдет, если каждый из них будет утверждать, что прав — он, либо, из вежливости, будет говорить, что всегда прав другой, — то ничего хорошего не получится. Надо забыть о себе; надо считать, что все придумывается и все пишется как бы помимо тебя. И мы смогли добиться этого с Биой Касаресом. Но в конце концов решили оставить его…