Новая теория происхождения человека и его вырождения - [9]

А в таком случае каждый из нас и народы, к которым мы принадлежим, могут не попасть в число избранников. Скажите, по какому закону мы тогда погибнем? Разве не по закону прогресса? А по какому закону погибли египтяне, древние греки, римляне и другие народы древности? По тому же самому закону.

Для нас приятнее думать, что позади нас были только дикость и невежество, а мы стоим на вершине прогресса (так же думали в свое время и древние). А потому мы затыкаем уши перед фактами, которые не говорят, а просто кричат, что это неправда, что наши отдаленные доисторические предки были не дикари, что они так высоко стояли в умственном отношении, что даже многие тысячелетия не в силах были изгладить оставленных ими следов.

Таких следов очень много, и можно бы написать о них целые тома. Но наше дело в настоящее время не исследовать их, только указать на факт их существования.

Прежде всего мы должны обратить внимание на самое дорогое наследие доисторического прошлого, на основы нашего теперешнего благосостояния: скотоводство и земледелие, без которых вся наша цивилизация была бы ничто. Мы должны помнить, что установка и разработка в мельчайших деталях этих двух важнейших источников нашего существования принадлежит не нам, а отдаленному доисторическому прошлому.

Мы считаем делом чрезвычайно простым и легким приручение животных и думаем, что оно доступно каждому дикарю. Известно, что у дикаря есть прирученные животные и этого с нас достаточно. Но если мы присмотримся к домашним животным поближе, если сравним их с дикими, то перед нами тотчас же является множество неразрешимых загадок, перед которыми становятся в тупик наши лучшие, ученейшие зоологи. «Происхождение большей части наших домашних животных, – говорит Дарвин, – вероятно, навсегда останется неясным». «Невозможно, – говорит он, – прийти к какому бы то ни было заключению относительно их происхождения от одного или нескольких видов. В самые древние времена, на египетских памятниках или в свайных постройках Швейцарии мы встречаем очень разнообразные породы, причем некоторые из них очень походят на современные или даже тождественны с ними. Но эти соображения только отдаляют начало цивилизации и показывают, что животные были приручены гораздо ранее, чем до сих пор предполагалось». Говоря о древних людях, выработавших наши породы домашних животных, Дарвин называет их то «цивилизованными», то «варварами», но отнюдь не дикарями, потому, что им было в совершенстве известно очень трудное дело искусственного отбора животных, которого у дикарей нигде не существует. «Совершенно неверно было бы предполагать, – говорит он, – что применение начала отбора составляет новейшее открытие. Когда мы сравним возовую лошадь со скаковой, дромадера с верблюдом, различные породы овец, приспособленных к луговым или горным пастбищам, с шерстью, пригодной в одном случае для одного, в другом для другого назначения, когда мы сравним различные породы собак, полезные для человека в разнообразных направлениях, когда мы сравним боевого петуха, столь упорного в битве, с другими совершенно миролюбивыми породами, с «вечно несущимися» курами, которые отказываются быть наседками, и с маленькими изящными бантамками, мы не можем допустить, чтобы все эти породы возникли внезапно такими совершенными и полезными, какими мы видим их теперь. Человек сам создал полезные для него породы».

В частности, о собаках Дарвин говорит: «Мы никак не можем одним только скрещиваньем объяснить происхождение таких крайних форм, как чистокровные борзые, кровяные собаки, бульдоги, мальбруги, крысодавы и мопсы, разве предположив, что столь же резкие формы существовали когда-нибудь в диком состоянии. Однако, едва ли кто-нибудь имел смелость предположить, чтобы подобные неестественные формы существовали или могли существовать в диком состоянии. Если их сравнивать со всеми известными представителями семейства собачьих, то они тотчас же обнаруживают свое отличие и ненормальное происхождение. Нет решительно ни одного примера, чтобы собаки вроде кровяных испанок и настоящих борзых, были когда нибудь воспитываемы дикарями: они составляют продукт продолжительной цивилизации. Что касается прямых причин и степеней, с помощью которых собаки мало-помалу так сильно отклонились друг от друга, то об этом, как и о многом другом, мы не знаем решительно ничего».

А что искусственный отбор вовсе не такая простая вещь, как это может показаться с первого взгляда, и что он положительно недоступен современному дикарю, свидетельствуют следующие слова Дарвина: «Если бы отбор заключался только в отделении резко выраженной разновидности и разведении ее, то начало это едва ли бы заслуживало внимания, но различия между животными, которые приходится накоплять скотоводу, положительно незаметны для непривычного глаза». «По крайней мере я, – сознается Дарвин, – тщетно пытался их уловить». «Один из тысячи не обладает верностью глаза и суждения, необходимыми для того, чтобы сделаться выдающимся заводчиком. Если он одарен этими качествами и годами изучал свой предмет, то, посвятив всю свою жизнь с ничем непреодолимой настойчивостью этому делу, он может достигнуть значительных улучшений; если же ему недостает хоть одного из этих качеств, он наверное потерпит неудачу. Немногие поверят, какие природные качества и сколько лет практики необходимо для того, чтобы научиться искусству разводить голубей». А если все это так трудно даже и теперь, когда существует огромная литература по сельскому хозяйству, то можно себе представить, как это было трудно для дилювиального человека, который не имел перед собой никаких руководств, никакого опыта и до всего должен был доходить сам.