Новь - [58]

- Не говорите прямо "нет!", любезнейший Василий Федотыч! Скажите, по крайней мере, что вы подумаете до завтра!

- Да ведь все равно - я принять ваше предложение не могу.

- До завтра! Василий Федотыч! Что вам стоит?

Соломин согласился, что стоить это ему ничего не будет... однако вышел из кабинета и снова стал искать свою шляпу. Но Нежданов, которому до того мгновения не удалось поменяться с ним единым словом, приблизился к нему и торопливо шепнул:

- Ради бога, не уезжайте, а то нам невозможно будет переговорить!

Соломин оставил свою шляпу в покое, тем более что Сипягин, заметив его нерешительные движения взад и вперед по гостиной, воскликнул:

- Ведь вы, конечно, ночуете у нас?

- Как прикажете, - отозвался Соломин.

Благодарный взгляд, брошенный ему Марианной, - она стояла у окна гостиной, - заставил его призадуматься.

XXV

До приезда Соломина Марианна воображала его себе совсем иным. На первый взгляд он ей показался каким-то неопределенным, безличным... Решительно, она на своем веку видала много таких белокурых, жилистых, сухопарых людей! Но чем больше она в него всматривалась, чем больше вслушивалась в его речи, тем сильнее становилось в ней чувство доверия к нему - именно доверия. Этот спокойный, не то чтобы неуклюжий, а тяжеловатый человек не только не мог солгать или прихвастнуть: на него можно было положиться, как на каменную стену... Он не выдаст; мало того: он поймет и поддержит. Марианне казалось даже, что не в ней одной, что во всех присутствующих лицах Соломин возбуждал подобное чувство. Тому, что он говорил, она особенного значения не придавала; все эти толки о купцах, о фабриках мало интересовали ее; но как он говорил, как он при этом глядел и улыбался - это нравилось ей чрезвычайно...

Правдивый человек... вот главное! - вот что ее трогало. Известное, хоть не совсем понятное дело: русские люди - самые изолгавшиеся люди в целом свете, а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей. К тому ж на Соломине, в глазах Марианны, лежала особая печать; на нем почил ореол человека, которого сам Василий Николаевич рекомендовал своим последователям.

В течение обеда Марианна несколько раз переглянулась "на его счет" с Неждановым, а под конец вдруг сама себя поймала на том, что невольно сравнивает их обоих - и не в пользу Нежданова. Черты лица у Нежданова были, правда, гораздо красивее и приятнее, чем у Соломина; но самое лицо выражало смесь различных тревожных ощущений: досады, смущения, нетерпения...даже уныния; он сидел как на иголках, пытался говорить - и умолкал, усмехался нервически... Соломин, напротив, производил такое впечатление, что он, пожалуй, скучает немного, но что, впрочем, он как дома; и что "то, как он" никогда и ни в чем не зависит от "того, как другие". "Решительно, надо попросить совета у этого человека, - думалось Марианне, - он непременно скажет что-нибудь полезное". Нежданова после обеда подослала к нему она.

Вечер прошел довольно вяло; к счастью, обед кончился поздно - и до ночи оставалось недолго. Калломейцев учтиво дулся и безмолвствовал.

Что с вами? - полунасмешливо спросила его Сипягина. - Или вы что потеряли?

- Именно-с, - отвечал Калломейцев. - Об одном из наших начальников гвардии рассказывают, будто он горевал о том, что его солдаты потеряли "носок"... "Отыщите мне носок!" А я говорю: отыщите мне "слово-ерик-с"! "Слово-ерик-с" пропало - и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!

Сипягина объявила Калломейцеву, что не станет помогать ему в его поисках.

Ободренный успехом своего обеденного "спича", Сипягин произнес парочку других, причем пустил в ход несколько государственных соображений о необходимых мероприятиях; пустил также несколько слов - des mots - не столько острых, сколько веских, приготовленных им собственно для Петербурга. Одно из этих слов он даже повторил, предпослав фразу: "Если позволительно так выразиться". А именно: об одном из тогдашних министров он сказал, что у него непостоянный и праздный ум, направленный к мечтательным целям.

С другой стороны, Сипягин, не забывая, что он имеет дело с русским человеком из народа, не преминул щегольнуть некоторыми изречениями, долженствовавшими доказать, что и он сам - не только русский человек, но "русак" и близко знаком с самой сутью народной жизни! Так, например, на замечание Калломейцева, что дождь может помешать уборке сена, он немедленно отвечал, что "пусть будет сено черно - зато греча бела"; употребил также поговорки вроде: "Товар без хозяина сирота"; "Десять раз примерь, один раз отрежь"; "Когда хлеб - тогда и мера"; "Коли к Егорью на березе лист в полушку - на Казанской клади хлеб в кадушку". Правда, иногда с ним случалось, что он вдруг промахнется и скажет, например - "Знай кулак свой шесток!" или "Красна изба углами!"

Но общество, в среде которого эти беды с ним случались, большею частью и не подозревало, что тут "notre bon русак" дал промах; да и, благодаря князю Коврижкину, оно уже привыкло к подобным российским "патакэсам". И все эти поговорки и изречения Сипягин произносил каким-то особенным, здоровенным, даже сипловатым голосом - d'une voix rustique. Подобные изречения, вовремя и у места пущенные им в Петербурге, заставляли высокопоставленных, влиятельных дам восклицать: "Comme il connait bien les moeurs notre peuple!" А высокопоставленные, влиятельные сановники прибавляли: "Les moeurs et les besoins!"