Это слово тронуло Нежданова; он снова взял ее руку и поднес было ее к губам...
- Погоди любезничать, - промолвила, смеясь, Марианна - она всегда смеялась, когда у ней целовали руку, - ты не знаешь: я перед тобой виновата.
- Каким это образом?
- А вот как. Я в твоем отсутствии вошла к тебе в комнату - и там, на твоем столе, увидала тетрадку со стихами (Нежданов дрогнул: он вспомнил, что он, точно, забыл эту тетрадку на столе своей комнаты). - И каюсь перед тобою: не сумела победить свое любопытство и прочла. Ведь это твои стихи?
- Мои; и знаешь ли что, Марианна? Лучшим доказательством, до какой степени я к тебе привязан и как я тебе доверяю - может служить то, что я почти не сержусь на тебя.
- Почти? Стало быть, хоть немного, да сердишься? Кстати, ты меня зовешь Марианной; не могу же я тебя звать Неждановым!
Буду звать тебя Алексеем. А стихотворение, которое начинается так: "Милый друг, когда я буду умирать..." тоже твое?
- Мое... мое. Только, пожалуйста, брось это... Не мучь меня.
Марианна покачала головою.
- Оно очень печально. Это стихотворение... Надеюсь, что ты его написал до сближения со мною. Но стихи хороши - насколько я могу судить. Мне сдается, что ты мог бы сделаться литератором, только я наверное знаю, что у тебя есть призвание лучше и выше литературы. Этим хорошо было заниматься прежде, когда другое было невозможно.
- Нежданов кинул на нее быстрый взгляд.
- Ты думаешь? Да, я с тобой согласен. Лучше гибель там, чем успех здесь.
Марианна стремительно встала.
- Да, мой милый, ты прав! - воскликнула она, и все лицо ее просияло, вспыхнуло огнем и блеском восторга, умилением великодушных чувств. - Ты прав! Но, может быть, мы и не погибнем тотчас; мы успеем ты увидишь, мы будем полезны, наша жизнь не пропадет даром, мы пойдем в народ... Ты знаешь какое-нибудь ремесло? Нет?
Ну, все равно - мы будем работать, мы принесем им, нашим братьям, все, что мы знаем, - я, если нужно, в кухарки пойду, в швеи, в прачки... Ты увидишь, ты увидишь ...И никакой тут заслуги не будет - а счастье, счастье ...
Марианна умолкла; но взор ее, устремленный в даль, не в ту, которая расстилалась перед нею, - а в другую, неведомую, еще не бывалую, но видимую ей, - взор ее горел ...
Нежданов склонился к ее стану...
- О Марианна! - шепнул он, - я тебя не стою!
Она вдруг вся встрепенулась.
- Пора домой, пора! - промолвила она, - а то сейчас опять нас отыскивать станут. Впрочем, Валентина Михайловна, кажется, махнула на меня рукой. Я в ее глазах - пропащая.
Марианна произнесла это слово с таким светлым, радостным лицом, что и Нежданов, глядя на нее, не мог не улыбнуться и не повторить: пропащая!
- Только она очень оскорблена тем, - продолжала Марианна, - как же это ты не у ее ног? Но это все ничего - а вот что... Ведь здесь оставаться мне нельзя будет ... Надо будет бежать.
- Бежать? - повторил Нежданов.
- Да, бежать... Ведь и ты не останешься? Мы уйдем вместе. Нам надо будет работать вместе... Ведь ты пойдешь со мною?
- На край света! - воскликнул Нежданов, и голос его внезапно зазвенел от волнения и какой-то порывистой благодарности. - На край света! - В эту минуту он, точно, ушел бы с нею без оглядки, куда бы она ни пожелала! Марианна поняла его - и коротко и блаженно вздохнула.
- Так возьми же мою руку... только не целуй ее - а пожми ее крепко, как товарищу, как другу... вот так! Они пошли вместе домой, задумчивые, счастливые; молодая трава ластилась под их ногами, молодая листва шумела кругом; пятна света и тени побежали, проворно скользя, по их одежде - и оба они улыбались и тревожной их игре, и веселым ударам ветра, и свежему блистанью листьев, и собственной молодости, и друг другу.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
XXIII
Заря уже занималась на небе, когда в ночь после голушкинского обеда Соломин, бодро прошагав около пяти верст, постучался в калитку высокого забора, окружавшего фабрику. Сторож тотчас впустил его и в сопровождении трех цепных овчарок, широко размахивавших мохнатыми хвостами, с почтительной заботливостью довел его до его флигеля. Он, видимо, радовался благополучному возвращению начальника.
- Как же это вы ночью, Василий Федотыч? Мы вас ждали только завтра.
- Ничего, Гаврила; еще лучше ночью-то прогуляться.
Хорошие, хотя и не совсем обыкновенные, отношения существовали между Соломиным и фабричными; они уважали его как старшего и обходились с ним как с ровным, как со своим; только уж очень он был знающ в их глазах! "Что Василий Федотов сказал, - толковали они, - уж это свято! потому он всяку мудрость произошел - и нет такого агличана, которого он бы за пояс не заткнул!" Действительно: какой-то важный английский мануфактурист посетил однажды фабрику; и от того ли, что Соломин с ним по-английски говорил, или он точно был поражен его сведениями - только он все его по плечу хлопал, и смеялся, и звал его с собою в Ливерпуль; а фабричным твердил на своем ломаном языке: "Караша оу вас эта! Оу! караша!" - чему фабричные, в свою очередь, много смеялись не без гордости: "Вот, мол, наш-то каков! Наш-то!" И он, точно, был их - и ихний.
